Читать «Исчезновение чемпиона»

Мы с Шерлоком Гольмсом частенько получали странные телеграммы. Но ни одна депеша не могла сравниться по своей изумительности с той, которую мы получили около восьми лет тому назад. Случилось это в одно туманное февральское утро. Шерлок Гольмс был очень удивлен, прочтя нижеследующее:

"Пожалуйста, подождите меня. Ужасное несчастие. Не хватает трех четвертей в правом фланге. Необходимо на завтра.

Овертон".

- Опущено на Странде в ящик и отправлено в 10 часов 30 минут, - проговорил Гольмс, разсматривая конверт. - Мистер Овертон, очевидно, был возбужден, когда писал это послание, которое вышло вследствие этого безсвязным. Ну, да ничего; пока я прочту "Times", он подъедет, - и тогда мы все узнаем. У нас теперь такое затишье, что самое даже незначительное дело принесет нам удовольствие.

И действительно: дел у нас в это время никаких не было, а я, признаться сказать, побаивался этих периодов бездействия. Я знал по опыту, что мозг моего приятеля приучен к ненормальной деятельности и что его опасно оставлять без рабочого материала. Мне удалось за эти годы отучить Гольмса от его привычки к морфию, привычки, которая угрожала погубить его блестящую карьеру, но я знал в то время, что враг не убит, а только спит. Иногда, в минуты бездействия, Гольмс делался как-то особенно унылым и вялым, лоб его хмурился, глаза принимали ничего незначащее выражение, и мне тогда становилось совершенно ясно, что бездействие для него мучительно.

Вот почему меня порадовало появление этого Овертона. Как ни загадочна была его телеграмма, но я надеялся, что дело, с которым он должень явиться к нам, развлечет Гольмса. Покой для него был опаснее самых опасных приключений.

Как мы и ожидали, гость наш явился очень скоро. Сперва нам подали карточку, на которой значилось: Кирилл Овертон, студент Кембриджского университета. Коллегия Св. Троицы. Вслед за карточкой в комнату ввалился и сам её владелец громаднейший молодой человек, кость и мускулы которого весили по крайней мере 16 тонн. Протиснувши сквозь дверь свои широкия плечи, он остановился и стал оглядываться. Его добродушное лицо было полно тревоги.

- Мистер Шерлок Гольмс?

Мой друг поклонился.

- Я ужо был в Скотланд-Ярде, мистер Гольмс, - сказал он, - и видел там мистера Стэнли Гопкинса. Гопкинс посоветовал мне обратиться к вам, сказав, что вы скорее разберете это дело, чем полиция.

- Садитесь, пожалуйста, и разскажите, в чем дело.

- Это ужасно, мистер Гольмс, прямо ужасно! Удивительно просто, как это я не поседел? Годфри Стаунтон, - вы, небось, слышали о нем? - Стаунтон, это крюк, на котором висит все состязание. Я десятерых готов был бы отдать за него. Годфри, это - три четверти всего моего правого фланга. Отбивать ли, подбрасывать ли, загонять ли - он на все мастер. И, кроме того, он самый ловкий: мы без него как без рук. Что мне делать? Вот об этом то я и хотел спросить вас, мистер Гольмс. Правда, у меня есть Мургауз, это - мой первый резерв, но Мургауз и на половину не так тренирован, как Стаунтон. У Мургауза, знаете, нет выправки. Он вместо того, чтоб уклониться в сторону, лезет в самую кашу. Отбивать то он, что говорить, хорошо отбивает, но разсудительности у него не хватает. Мортон, или Джонсон из Оксфорда живо его обставят. Ну, допустим, я его замещу Стивенсоном, но Стивенсон, вы сами знаете, непременно требует поддержки в решительный момент. Так что из него трех четвертей за правый фланг не выкроишь. Да, мистер Гольмс, мы погибли, если вы не поможете мне отыскать Годфри Стаунтона.

Гольмс, улыбаясь, слушал этот длинный рассказ. Молодой человек говорил серьезно, горячо, хлопая себя загорелой рукой по коленке, как бы желая подтвердить этим правоту своих слов. Когда он замолчал, Гольмс достал свой знаменитый словарь и стал разыскивать букву С. Но напрасно он искал в этом удивительном и разнообразном источнике разных сведений.

- Здесь есть Артур Стаунтон, молодой человек и начинающий фальшивый монетчик. Есть Генри Стаунтон, моим стараньем повешенный, но Годфри Стаунтона нет: это для меня новое имя.

Теперь пришла очередь удивляться нашему гостю.

- Как, мистер Гольмс! Я думал, что вы все знаете. Но если вам неизвестно имя Годфри Стаунтона, то значить вы не знаете также, кто такой Кирилл Овертон?

Гольмс опять улыбнулся и кивнул головой.

- Вот так, так! - воскликнул атлет. - Ну, так знайте же, что я был вторым в матче Англии против Валлиса. В университетском матче в этом году я руководил состязанием. Это все еще не беда. По чтобы кто нибудь в Англии не знал Годфри Стаунтона, этого я не мог себе представить! Стаунтов, это - три четверти; он участвовал в Кембриджском, Блакгетском и пяти международных матчах. Боже мой, мистер Гольмс! Да где же это вы жили?

Удивление молодого гиганта было так наивно, что Гольмс не вытерпел и расхохотался.

- Вы живете в другом мире, мистер Овертон, - вы ведете более приятную и здоровую жизнь, чем я. Мне приходится по своей специальности проникать в различные общественные сферы, но я счастлив, что могу сказать вам, что до сих пор мне не приходилось иметь дела с миром спортсменов. Я за это и уважал спорт, считая его самым лучшим во всей Англии. Но ваш визит доказывает мне, что и в этой сфере может понадобиться моя помощь. Прошу вас, мистер Овертон, рассказать мне подробно и спокойно, в чем заключается ваше дело. Скажите мне также, чем могу я вам быть полезен?

Лицо Овертона приняло напряженное выражение, какое бывает у людей, привыкших работать более мускулами, нежели умом, и он с большими запинками рассказал нам нижеследующее:

- Вот как это было, мистер Гольмс. Как я уже сказал вам, я - руководитель состязания. Кембридж состязается с Оксфордом. Самый лучший игрок у меня - Годфри Стаунтон. Матч назначен на завтрашний день. Приехали мы в Лондон вчера и остановились в гостиннице Бентли. В десять часов вечера я обошел все комнаты: мои ребята все спали. Я - сторонник строгой тренировки и требую, чтобы мои ребята хорошо спали; без этого на приз и разсчитывать нечего. Прежде чем лечь спать, я сказал несколько слов Годфри. Он мне показался бледным и взволнованным. Я спросил, что с ним такое, а он ответил, что здоров, только голова болит. Я простился с ним и ушел к себе. Полчаса спустя, приходит ко мне швейцар и говорить, что к Годфри приходил с запиской какой-то малый с бородой. Годфри еще не спал, и ему отнесли письмо в номер. Он как прочел письмо, так и шлепнулся на кресло, точно его кто по башке треснул. Швейцар испугался и хотел было итти за мною, но Годфри остановил его, выпил стакан поды и немножко успокоился. Потом он сошел с лестницы, поговорил немножко с бородатым человеком, который дожидался в передней, а затем они оба ушли. Швейцар вышел и поглядел ему вслед: они чуть не бегом бежали по Странду. Я был в комнате Годфри нынче утром. Вещи его как были, так и лежат, а постель его не смята, - значить он не ложился. Стало быть, появление этого бородатого человека было для него неожиданностью. С тех пор о Годфри нет ни слуху ни духу. И уж не думаю, что он когда-либо вернется. Годфри был настоящий спортсмен, спортсмен до мозга костей. Он не только не ушел бы накануне матча, но и не покинул бы меня в затруднительных обстоятельствах. Должно быть, над ним стряслась какая-нибудь большая беда. Мы так думаем, что он исчез навсегда, и мы его никогда больше не увидим.

Гольмс с напряженным вниманием слушал этот странный рассказ.

- Как же вы поступили? - спросил он.

- Я думал, что Стаунтон уехал в Кембридж и телеграфировал туда, но получил ответь, что в Кембридже его никто не видал.

- А разве он мог уехать в Кембридж?

- Да, мог. Есть вечерний поезд, который отходить в четверть двенадцатого.

- Но по вашему выходить, что он не уехал на этом поезде?

- Да, его никто не видал в Кембридже.

- Ну, а еще вы что предпринимали?

- Я телеграфировал лорду Маунт-Джемсу.

- Зачем?

- Годфри - сирота, а лорд Маунт-Джемс - его единственный родственник, кажется, дядя.

- Вот как? Это проливает новый свет на дело. Лорд Маунт-Джемс - один из богатейших людей Англии.

- Да, и Годфри так говорил.

- Стало-быть, ваш приятель находится с лордом Маунт-Джемсом в близком родстве?

- Да, он его наследник, а старику почти восемьдесят лет. Он весь сгнил от подагры. Годфри этот старик никогда не давал ни одного шиллинга, потому что он отчаянный скряга. Но со временем Стаунтон наследует все его состояние.

- Ну, и что же? получили вы ответь от лорда Маунт-Джемса?

- Нет, не получил.

- А по вашему мнению, зачем ему понадобилось ехать к лорду Джемсу?

- Видите ли: он в тот вечер очень о чем-то огорчался. Мне и пришла мысль в голову, что у него были денежные затруднения. А если это так, то Годфри мог надуматься поехать к богатому дяде, чтобы попросить у него денег. Но, впрочем, нет, не поехал бы он к нему; он его очень не любил, да к тому же у лорда Джемса не было никакой возможности вытянуть хотя бы один шиллинг. Годфри решился бы на это разве только в самой последней крайности.

- Прекрасно; мы скоро выясним это. Допустим, что ваш друг отправился к своему дяде; но как объяснит появление в гостинице этого бородатого человека и волнение, вызванное его приходом у Годфри Стаунтона?

Кирилл Овертон почесал обеими руками голову и проговорил:

- Ну, уж тут я решительно ничего не понимаю!

- Хорошо, - сказал Гольмс, - день у меня свободный, и я займусь этим делом. Я вам, во всяком случае, советую готовиться к своему матчу, не разсчитывая на этого молодого человека. Вы справедливо заметили, что он не исчез бы таким образом, если бы его не принудила к этому какая-нибудь крайность. Но ведь эта же крайность может его задержал и завтрашний день. А теперь пойдемте в гостиницу; надо допросить швейцара, который, может-быть, скажет нам что нибудь новенькое.

Шерлок Гольмс был большой мастер разговаривать с простым народом. Допрос швейцара окончился очень быстро, и он рассказал нам все, что знал. По его словам, ночной посетитель был не джентльмен, ни и не рабочий. Это быль, по его мнению, человек "средняго сословия". На вид ему было лет пятидесяти, одет он был прилично, борода у него была седая, а лицо бледное. Он был и сам как будто взволнован. Когда он подавал швейцару это письмо, рука его дрожала. Годфри Стаунтон сунул письмо себе в карман, а когда вышел в переднюю, то не подал бородатому человеку руки. Они обменялись только несколькими словами, из которых швейцар уловила, только одно слово: время. Затем они, как было уже сказано, вышли на улицу. В это время было уже половина одиннадцатого.

Гольмс сел на кровать Стаунтона и сказал:

- Очень хорошо. Ну, а теперь скажите мне, пожалуйста, вот что: ведь вы дежурите днем, не правда ли?

- Точно так, - ответил швейцар, - я кончаю работу в одиннадцать часов.

- А ночной швейцар ничего не видал?

- Никак нет, сэр; в гостиницу ночью никто не входил; только в один номер из театра приехали.

- А вчера вы весь день на службе были?

- Точно так, сэр.

- Не исполняли ли вы каких-нибудь поручений для мистера Стаунтона?

- Как же. Я ему принес телеграмму.

- Ах, это интересно! В каком часу это было?

- Около шести.

- А где мистер Стаунтон читал эту телеграмму?

- Здесь, в этой самой комнате.

- А вы были при том, как он ее читал?

- Как же. Я дожидался, не будеть ли ответа.

- И что же, он ответил на телеграмму?

- Точно так, он написал ответь.

- Вы носили этот ответь на телеграф?

- Нет, он отнес его сам.

- Но он писал ответь в вашем присутствии?

- Точно так, сэр. Я стоял возле двери, а он подошел к столу, наклонился и писал. А когда написал, то сказать: Ну, хорошо, швейцар, идите, я отнесу телеграмму сам".

- А чем он писал?

- Пером, сэр.

- Что же, он написал телеграмму на одном из этих телеграфных бланков, которые я вижу на столе?

- Точно так, сэр; он написал на верхнем бланке.

Гольмс встал, взял всю стопку бланков и, подойдя к окну, стал внимательно их разсматривать.

- Какая жалость, Ватсон, что он не писал карандашом, - сказал он, швыряя бланки на старое место: - как вам это, без сомнения, известно, карандаш оставляет всегда отпечаток на нижнем бланке. Это обстоятельство разстроило не одно счастливое супружество. Здесь же я не вижу никаких следов. Однако, позвольте, я вижу, что он писал пером, с тупым концом! Несомненно, он должен был высушить телеграмму. Надо поискать отпечаток на промокательной бумаге, покрывающей стол. Ну, так и есть! вот он отпечаток!

Гольмс оторвал кусок промокательной бумаги и показал нам ряда, каких-то иероглифов. Кирилл Овертон заволновался.

- Надо поднести эту бумажку к зеркалу! воскликнул он.

- Этого не нужно, сказал Гольмс: - бумага тонкая, и слова отпечатались на обратной стороне. Смотрите!

Он повернул бумажку и мы прочли:

Помогите нам, ради Бога.

- Это конец телеграммы, - сказал Гольмс, которую Годфри Стаунтон послал за несколько часов до своего исчезновения. Тут не хватает, по крайней мере, шести слов. Но зато конец депеши совершенно ясен. Он гласить: "помогите нам, ради Бога". Что это может означать? Вот что: молодому человеку угрожало что-то ужасное. Он знал это и обращался к кому-то, кто мог его защитить от этой беды. Затем, пожалуйста, обратите внимание на слово нам. Тут, значить, замешано другое лицо. Кто же это может быть? Очевидно, это и есть тот бледный бородатый человек, который был также взволновал. Но какая же связь может существовать между Годфри Стаунтоном и этим бородатым человеком? И кто такая эта особа, у кого они оба искали помощи и защиты? Вот к чему сводится, пока, наше разследование.

- Я полагаю, что нам следует теперь узнать, кому была отправлена эта телеграмма, - сказал я.

- Совершенно верно, мой дорогой Ватсон; как ни глубокомысленно ваше соображение, но я его уже предвосхитил. Надо отправиться на телеграф и посмотреть дубликат квитанции. К сожалению, к почтовому чиновнику нельзя подойти прямо и спросить ею о том, что нужно: у нас господствует такая рутина! Впрочем, я не отчаиваюсь. Надо только быть по дипломатичнее в этом деле. А пока что, я хотел бы в вашем присутствии, мистер Овертон, пересмотреть бумаги, которые находятся в этом столе.

В столе оказалась целая куча счетов, писем и заметок для памяти. Гольмс быстро пересмотрел их и сказал:

- Нет, здесь ничего нет интересного. Я вас хотел вот о чем спросить, мистер Овертон: ваш друг вполне ли был здоров? Не замечали ли вы в нем каких-нибудь странностей?

- Здоров, как бык.

- И никогда не хворал?

- Никогда. Раз как-то он споткнулся и расшиб себе колено. Но это пустяки.

- Но, может-быть, он вовсе не был так здоров, как вы предполагаете? Может-быть, у него были какие-нибудь тайные неприятности? С вашего позволения, я положу эти две бумажки себе в карман: оне мне могут пригодиться при дальнейшем разследования дела.

- Одну минуточку, одну минуточку! - раздался вдруг чей-то сердитый голос.

Мы оглянулись, и увидали смешного, маленького старичка, который стоял на пороге двери и смешно кривлялся. Он был одеть в ветхую черную пару; на голове торчачть старый цилиндр, шея была повязана широким белым галстуком. Своей наружностью он напоминал отчасти сельского священника, а отчасти - служителя из бюро похоронных процессий. Голос у него был резкий, напоминающий карканье вороны, а манера держать себя - повелительная. Обращаясь к Гольмсу, он спросил:

- Кто такой вы, сэр, и какое право имеете прикасаться к бумагам этого джентльмена?

- Я частный сыскной агент и стараюсь уяснить себе исчезновение мистера Годфри Стаунтона.

- А, вот как! Кто же вам поручил это?

- Вот этот господин, друг мистера Стаунтона. Его прислали ко мне из Скотланд-Ярда.

- А вы кто такой, сэр?

- Я - Кирилл Овертон.

- Так это вы присылали мне телеграмму? Меня зовут лорд Маунт-Джемс. Я приехал сюда довольно скоро - разумеется, на конке. Итак, вы наняли сыскного агента?

- Да, сэр.

- А платить вы намереваетесь за это?

- Я уверен, что мой друг Годфри сам заплатить за расходы, когда отыщется.

- Ну, а если он никогда не отыщется? Кто тогда заплатить?

- Тогда, конечно, заплатят его родственники.

- Ни под каким видом! - завизжал старичок. - Не ожидайте от меня ни одного пенса, слышите, ни одного пенса! Надеюсь, что вы меня поняли, господин сыскной агент! Кроме меня у этого молодого человека родственников нет. А я не отвечаю за него. Он, правда, мой наследник, но это случилось потому, что я никогда попусту не тратил денег. Не стану их тратить и теперь. Что же касается этих бумаг, то за сохранность их вы отвечаете; особенно в случае, если в них окажется что-нибудь ценное.

- Очень хорошо, сэр, - ответил Шерлок Гольмс. - А теперь я спрошу вас: не можете ли вы объяснить нам как-нибудь исчезновение вашего племянника?

- Нет, сэр, не могу. Он сам взрослый и должен заботиться о себе. Пропадать без вести, это - непростительное легкомыслие. За такого юношу я отказываюсь отвечать.

У Гольмса как-то особенно заблестели глаза, и он оказал:

- Я вполне понимаю вас, сэр, но вы, кажется, не понимаете меня. Ваш племянник очень бедный человек; у него ничего не было своего. И, конечно, если его похитили, так не ради его самого. Молва о вашем богатстве, сэр, гремит по всему свету. Почем знать, может-быть, шайка воров завладела молодым человеком для того, чтобы выпытать у него сведения о вашем образе жизни. Они узнают от него расположение вашей квартиры, ваши привычки, место, где вы храните деньги и т. д.

Ладо маленького старичка стало белее полотна.

- Боже мой, сэр! Что за мысль! Мне и в голову не приходила такая гадость. Неужели же на свете существуют такие разбойники? Но нет, сэр, мой Годфри милый, добрый и твердый мальчик. Он ни за что не выдаст своего старого дядю. Впрочем, я еще сегодня к вечеру отправлю все серебро на сохранение в банк. А вас, господин сыскной агент, я прошу не щадить трудов, переверните все вверх дном, но отыщите мне моего племянника. Что же касается до вознаграждения, то я согласен уплатить вам пять, ну, куда ни шло - десять фунтов...

Даже и теперь, приведенный Гольмсом к смирению, благородный скряга не мог нам дать никаких полезных сведений о Стаунтоне. О частной жизни своего племянника он решительно ничего не знал. Гольмсу не оставалось ничего более, как отыскивать адресата телеграммы.

Распростившись с лордом Джемсом и Овертоном, мы отправились в телеграфное отделение. Оно было недалеко от гостиницы. Остановись недалеко от двери, Гольмс сказал:

- Попытка не пытка, Ватсон, надо попробовать узнать адресата, не прибегая к официальным путям.

Он вошел в помещение и. приблизившись к молодой особе, сидевшей за решеткой, произнес развязным тоном:

- Здесь вышла маленькая путаница с телеграммой, посланной мною вчера. Дело в том, что я не получил ответа, и мне кажется, что я не подписал ее своим именем. Будьте любезны, проверьте.

Молодая женщина стала перелистывать книгу квитанций.

- В каком часу была послана телеграмма? - спросила она.

- Вскоре после шести.

- А кому она была адресована?

Гольмс приложил палец к губам и взглянул на меня с улыбкой. Затем он наклонился к телеграфистке и таинственно шепнул:

- Последния слова были: "ради Бога". Ответа я не получил и страшно треножусь.

Молодая женщина достала одну из телеграмм, разгладила ее и подала Гольмсу, говоря:

- Здесь нет никакой подписи.

Гольмс быстро пробежал телеграмму и произнес:

- Ах, какая досада! Вот почему я не получил ответа. Благодарю вас, мисс, за справку.

Когда мы вышли из конторы, Гольмс засмеялся и потер руки от удовольствия.

- Ну, что же вы узнали? - спросил я.

- Мы идем вперед, дорогой Ватсон, мы идем вперед. У меня было семь различных планов, чтобы добыть эту телеграмму, но я не осмеливался надеяться, что первая попытка увенчается успехом.

- А что же вы выиграли этим?

- Мы знаем, по крайней мере, куда нам ехать, - ответить Гольмс и, крикнув извозчика, велел везти нас на один из вокзалов.

- Как! Мы едем в путешествие?

- Да, нам придется съездить в Кембридж; таково мое убеждение.

Сидя уже в кэбе, я спросил у Гольмса. может ли он объяснить теперь причину исчезновения молодого человека.

- Вообще говоря, мотивы этого дела крайне туманны, - прибавил я. - Вы, конечно, не верите же в то, что молодого человека похитили для того, чтобы добыть от него сведения о его богатом дяде?

- Конечно, не верю, Ватсон; я сказал это нарочно, чтобы запугать этого неприятного старика.

- Вы и запугали его. Но, все-таки, как вы объясняете исчезновение Стаунтона?

- Тут может-быть несколько объяснений. Во-первых, следует отметить, что Стаунтон пропал накануне матча, где его присутствие было необходимо. это, может-быть, - совпадение, но как хотите, совпадение странное. В любительских состязаниях пари не допускаются, но кто может запретить держать пари частным лицам? И вот, молодого человека похитили и заперли где-нибудь, чтобы насильно отстранить от матча. Вот вам первое объяснение. А затем, вам известно, что Стаунтон наследник большого состояния. Правда, он сейчас беден, но будущность его ожидает блестящая. Может-быть, против молодого человека составился заговор, и его взяли в плен для того, чтобы потребовать с него выкуп.

- Все это так, - сказал я, - но при чем же туть телеграмма?

- Совершенно верно, Ватсон. Телеграмма, это - наш единственный настоящий козырь, и мы не должны отвлекать наше внимание в сторону. Мы и в Кембридж-то теперь едем затем, чтобы пролить светь на цель отправления телеграммы. Правда, нам это дело сейчас еще неясно, но я надеюсь еще до наступления вечера выяснить его или окончательно или отчасти.

Было совсем темно, когда мы приехали в старый университетский город. Гольмс крикнул кэб и велел извозчику ехать в дом Лесли Армстронга. Несколько минуть спустя, мы остановились у большого дома на одной из самых оживленных улиц.

После довольно долгого ожидания в приемной, мы очутились в кабинете доктора. Он сидел в кресле за столом.

Имя доктора Лесли Армстронга было мне неизвестно только потому, что я рано оставил медицинскую профессию. Теперь я знаю, что Армстронг - одно из самых крупных наших университетских светил, человек с европейской репутацией и оказавший большие услуги современной науке.

Входя в кабинет, я не знал, кто такой Армстронг, но наружность его произвела на меня сильное впечатление. Лицо у него было большое массивное. Над глазами, в которых светился ум, нависли густые брови. Сильно развитые челюсти выдавались вперед, говоря о непреклопной воле. Это был человек с большим характером, сильным умом, мрачный, с аскетическими вкусами, сдержанный, могучий. Он держал карточку моего друга в руке и встретил нас далеко не любезно.

- Я слыхал о вас, мистер Шерлок Гольмс, - сказал он. - Род, ваших занятий мне известен, и я ни под каким видом не могу одобрить их.

- В данном случае, доктор, вы являетесь единомышленников всех преступников в Англии, - спокойно ответил Гольмс.

- Ну, да. Поскольку ваша деятельность направлена на борьбу с преступлением, она заслуживает, разумеется, поддержки всех разумных членов общества. Но ведь не всегда вы боретесь только с преступниками? Часто вы роетесь в тайнах частных лиц, вмешиваетесь в чисто семейные дела и, наконец, отнимаете свободное время у людей более занятых, чем вы. Вот хотя бы я. Мне, право, приятнее было бы писать свое сочинение, нежели разговаривать с вами.

- Я не сомневаюсь в этом, доктор, но разговор, которого я у вас прошу, может оказаться важнее вашего сочинения. Между прочим, я должен вам сказать, что мы делаем как раз обратное тому, в чем вы нас обвиняете. Мы не только не нарушаем семейных тайн, но напротив, спасаем эти тайны от посторонних глаз. Я пришел поговорить с вами о мистере Годфри Стаунтоне.

- А что с ним такое приключилось?

- Вы его знаете?

- Он мой близкий друг.

- А известно ли вам, что он исчез?

- Ах! Неужели? - спросил доктор, не меняя выражения лица.

- Да, он уехал вчера из гостиницы, и с тех пор об нем нет ни слуху ни духу.

- Ну, он вернется.

- Но завтра университетский матч игроков в фут-бол.

- Я не признаю этих ребяческих забав. Судьба этого молодого человека меня интересует, потому что я его знаю и люблю. Но фут-бол меня не интересует совсем.

- В таком случае я попрошу вас поинтересоваться судьбою мистера Стаунтона. Вам известно, где он находится?

- Конечно, нет.

- Вы его не видали со вчерашняго дня?

- Нет, не видал.

- А мистер Стаунтон быль вполне здоров?

- Вполне здоров.

- И он никогда не хворал?

- Нет, никогда.

Гольмс вынул из кармана лист бумаги и, развернув его, показал доктору.

- Но можете ли вы мне объяснить вот это? Это расписка, из которой видно, что мистер Годфри Стаунтон заплатил в прошлом месяце доктору Лесли Армстронгу тридцать гинеи. Я нашел эту бумагу в письменном столе мистера Стаунтона.

Доктора, даже покраснел от гнева.

- Я совершенно не вижу, почему я должен давать вам объяснения по этому поводу, - произнес он.

Гольмс положил расписку снова к себе в карман.

- Что же, если вы предпочитаете официальное разследование дела, тем лучше, - сказал он. - Я же вам сказал уже, что люблю кончать дела миром и без огласки, и вам, право, было бы лучше, если бы вы были со мною откровенны.

- Но я же говорю вам, что ничего не знаю по этому поводу.

- А вы из Лондона не получали известий от мистера Стаунтона?

- Разумеется, нет.

- Боже мой, Боже мой! Уж это наше почтовое ведомство! - вздохнул Гольмс. - Вчера вечером, в шесть часов пятнадцать минут, Годфри Стаунтон послал вам из Лондона чрезвычайно важную телеграмму. Она имеет непосредственное отношение к его исчезновению, и, однако, вы её не получили. Небрежность почты в данном случае прямо преступна. Я завтра же подам жалобу на этих бездельников.

Доктор Лесли Армстронг вскочил с кресла. Лицо его было прямо багрово от бешенства.

- Я должен буду просить вас убраться из моего дома, сэр, - сказал он. - Вы можете сказать своему доверителю, лорду Джемсу, что я не хочу иметь ничего общого ни с ним ни с его агентами. Нет, нет, сэр, ни слова более!

И он бешено зазвонил в колокольчик.

- Джон, проводите этих господа.!

Величественный дворецкий сурово довел нас до двери. Мы очутились на улице, где Гольмс принялся хохотать.

- Да, - сказала, он, - у доктора Лесли Армстронга есть характер и энергия. Этот господин, если бы захотел, мог бы вполне заменить Мориарти. Ну, мой бедный Ватсон, мы очутились без крова и друзей в этом негостеприимном городе. Уезжать отсюда нам нельзя, не окончивши дела. Глядите, как раз против дома Армстронга есть гостиница. Займите для нас комнату, выходящую на улицу, а я пока пойду навести маленькия справочки.

Справочки эти, однако, заняли очень много времени, потому что Гольмс вернулся только к девяти часам. Он был бледен, утомлен и страшно голоден. Холодный ужин ожидал его. Утолив голод, он закурил трубку и заговорил в том философско-комическом тоне, который он всегда пускал в ход, когда дела у него не ладились.

На улице застучали колеса. Гольмс подошел к окну. У подъезда доктора Армстронга стояла карета, запряженная парою серых лошадей.

- Он был в отлучке три часа, - произнес Гольмс, - уехал в половине седьмого, а вернулся только теперь. Стало быть, он уезжал за десять, или за двенадцать миль. А ездить таким манером один, или два раза в день.

- Ну, что же? Это не удивительно. Он доктор, и у него практика.

- Но в том-то и дело, что Армстронг не практикант. Он читает лекции и ездить на консилиумы. Но практикой, в собственном смысле слова, он не занимается. Она мешает ею литературным трудам. Спрашивается, зачем он совершает эти длинные путешествия, которые ему, наверное, неприятны? Кого он посещает?

- А вы бы спросили у его кучера?

- Дорогой Ватсон, можете ли вы сомневаться в том, что я первым же долгом отправился интервьюировать кучера? Не знаю, от природы ли этот кучер испорчен, или же заразился от своего господина, только он страшно груб. Представьте себе, что он стал травить меня собакой! Правда, собаке не понравилась моя палка, но отношения после этого у нас сделались такими натянутыми, что я не решился на дальнейшие разспросы. Все, что мне удалось узнать, и узнал от одного дружественно настроенного к нам туземца на дворе нашей гостиницы. Он-то мне и рассказал о привычках доктора и об его теперешних путешествиях. И как бы, в подтверждение слов этого туземца, карета подъехала и остановилась у подъезда дома доктора.

- А почему бы вам не проследить карету?

- Великолепно, Ватсон! Вы прямо блещете сегодня вечером. Эта мысль, признаюсь, ослепила и мою голову; вы, может быть, заметили, что около гостиницы есть велосипедная лавочка? Я бросился в эту лавочку, схватил велосипед и стал догонять карету. Ехал я за экипажем на приличном разстоянии, этак в ярдах ста. Выехали мы за город, и тут случился пренеприятный инцидент. Карета вдруг остановилась, доктор вышел из нея и быстро направился к тому месту, где я стоял со своим велосипедом. Приблизившись ко мне, он сказал насмешливым тоном, что в виду узкости дороги, он покорнейше прост меня проехать вперед. Доктор был прямо великолепен в этот момент. Я сел на велосипед, объехал карету и, проехав вперед мили две, спрятался в укромном местечке и стал ждать. Но о карете не было и помину. Очевидно, доктор свернул куда-нибудь в сторону. Все мои розыски не привели ни к чему. В город я вернулся, как видите, раньше него. Конечно, у меня не было никаких основании связывать этих посещений доктора с исчезновением Годфри Стаунтона; я заинтересовался этими его поездками просто потому, что меня занимает его личность. Но теперь, после того, как я вижу, что он так тщательно скрывает свои дела, мне кажется необходимым выяснить его образ жизни как следует. Я не успокоюсь до тех пор, пока окончательно не разъясню этого дела.

- Мы его можем проследить завтра.

- Это еще вопрос. Проследить его вовсе не так легко, как это вам кажется. Вы, должно быть, незнакомы с окрестностями Кембриджа. Там совершенно негде спрятаться. Вчера я весь вечер бродил по окрестностям. Это лощина, сплошная лощина, гладкая, как ладонь. И затем, друг мой, этот господин не дурак. Это он вчера мне доказал. Я, видите ли, послал Овертону телеграмму - мне от него нужно узнать один адрес, а пока что мы сосредоточим внимание на г. Армстронг. Ведь телеграмма-то была адресована этим пропавшим юношей ему, а не кому-нибудь другому. Армстронг, несомненно, знает, где находится этот молодой человек. А если он это знает, то и мы должны узнать все, что нам нужно. Теперь козыри в руках у Армстронга, но это не беда. Вы знаете, Ватсон, что я оставляю партию только после того, как она выиграна.

Так говорил Гольмс, но весь следующий день прошел в бездействии. Тайна, оставалась не выясненной. После завтрака прислуга подала Гольмсу письмо. Он пробежал его и усмехнулся.

Письмо было от Армстронга и заключалось в следующем:

"Сэр, спешу нас уведомить, что, выслеживая меня, мы напрасно тратите время. Вчера вечером вы имели случай убедиться, что в задней стенке моей кареты есть окно. Если вам хочется снова предпринять двадцатимильную и совершенно безполезную прогулку, сделайте одолжение. Пока что, ставлю вас в известность о том, что ваше шпионство не может принести никакой пользы г. Годфри Стаунтону. Самое лучшее, что вы можете сделать, это - вернуться в Лондон и доложить вашему хозяину о том, что вы г. Стаунтона найти не могли. В Кембридже жить вам не зачем. Примите уверения в моей готовности к вашим услугам. Доктор Лесли Армстронг.

- Да, этот доктор - решительный, откровенный и честный противник, - произнес Гольмс. - Прелюбопытный человек, я должен изучить его получше. Право, только после этого я могу покинуть Кембридж.

- А карета-то уже у подъезда, - произнес я, воть и он садится в карету. Знаете, Гольмс, садясь в экипаж, он бросил взгляд на наше окно. Позвольте-ка мне совершить прогулку на велосипеде?

- О нет, дорогой Ватсон, я отдаю должное вашим отличным способностям, но тягаться с доктором вы едва ли в состоянии. Я достигну желательной цели иным путем. Вас я заставлю сидеть дома - появление двух незнакомых никому людей в окрестностях города, может возбудить нежелательные толки. Вы уж как-нибудь развлекайте себя, а я вам еще до вечера принесу интересные вести.

Но Гольмса опять ожидало разочарование. Вечером он пришел усталый и мрачный.

- Неудачный день, Ватсон! - сказал он. - Я обошел все деревни, в которые, но моим расчетам, мог ездить доктор. Я был в Черстертоне, Гистоне, Уотербиче и Окинтоне. Везде, повсюду - неудача. Карета доктора в этих местах не появлялась. Доктор опять торжествует... А телеграммы для меня не было?

- Была; я ее вскрыл. Вот она. "Справьтесь насчет Помпея у Иеремии Диксона в коллегии Св. Троицы". Я не понимаю, что это значить.

- О, понять это очень легко. Это - ответь Овертона на сделанный мною запрос. Надо сейчас же написать записку Иеремии Диксону, и я уверен, что счастье после этого повернется в нашу сторону. Кстати, как прошел матч?

- Победой Оксфорда. В местной вечерней газете помещен отчет. Поражение Кембриджа объясняется отсутствием Годфри Стаунтона...

- Значит, предчувствия нашего приятеля Овертона оправдались, - заметил И'ольмс. - Лично я придерживаюсь тех-же мыслей, что и г. Армстронгь, фут-боль меня не интересует. Давайте спать, Ватсон, завтра у нас будет трудный день.

Утром я, проснувшись, испытал сразу же ощущение ужаса. Испугал меня Гольмс: он сидел у камина и держал в руках шприц для подкожного вспрыскивания. Увидя мое испуганное лицо, Гольмс разсмеялся и положил шприц на стол.

- Не пугайтесь, дорогой товарищ, этот шприц я добыл не для себя. Мне кажется, что он нам поможет открыть тайну. Видите ли, я нашел его на дороге, и на этот шприц в настоящую минуту и возлагаю все свои надежды. Я только что вернулся, Ватсон, с маленькой разведки - все идет благополучно. Завтрак готов, Ватсон, кушайте, а затем я надеюсь выследить д-ра Армстронга. Я клянусь, что не буду ни есть ни спать, пока не изловлю его в его норе.

- В таком случае, не лучше ли нам взять наш завтрак с собою? Нам, кажется, придется отправиться в путь очень рано. Я вижу, что карета доктора уже готова и ждет его у подъезда.

- Не обращайте на это внимания. Пусть он едет. Он не настолько умен, чтобы скрыться от меня на этот раз. Завтракайте не спеша, а затем я вас познакомлю с сыщиком, который не сравним ни с кем в свете.

Выйдя на двор, мы направились в конюшню, к одному из стойл была привязана длинноухая краснопегая собака, напоминающая гончую.

- Позвольте вас познакомить с Помпеем, - произнес Гольмс. - Помпей, это-гордость и слава местных ищеек. Бежит он не очень скоро, но нюх у него удивительный. Да, г. Помпей, я надеюсь, что вы не будете бежать очень скоро. Этим вы могли бы поставить в затруднительное положение двух пожилых джентльменов из Лондона... А теперь, Помпей, вперед, мы будем любоваться вашими талантами.

И Гольмс повел собаку к подъезду дома Армстронга. Собака обнюхала порог, а потом, взвизгнув, пустилась вниз по улице. Мы последовали за нею, при чем Гольмс изо-всех сил сдерживал собаку.

Через полчаса мы были уже вне города.

- Что это вы сделали, Гольмс? - спросил я.

- Не совсем красивую, но полезную штуку. Ватсон, - ответил Гольмс. - Сегодня утром, вооружившись шприцем, который вы видели, я скрылся в каретный сарае Армстронга и обрызгал одно из задних колес кареты анисовым настоем. Этот запах очень сильный, и Помпей его проследит хотя бы на протяжении ста миль. Да, уж теперь этот лукавый плут надо мною не посмеется.

Собака вдруг свернула с большой дороги на проселок, шедший по заросшему высокой травой лугу. Пройдя около полумили, мы повернули на другую широкую дорогу. Сделав несколько зигзагов, мы обошли кругом Кембридж и двинулись совершенно в противоположном направлении.

- Теперь я понимаю, почему мои разведки в деревнях не привели ни к чему, - сказал Гольмс. - Доктор вел тонкую игру. Интересно, крайне интересно звать, что такое он старался скрыть с таким усердием? Направо от нас, должно быть, Тромпингтон, а это что такое?.. Ватсон, глядите, ведь это карета доктора. Скорее, скорее, Ватсон, а то мы пропали!

Мы едва успели спрятаться за изгородь в поле. Собака неохотно следовала за нами. Через мгновение мимо нас пронеслась карета доктора. Ученый сидел сгорбившись, голова его была опущена на грудь, вся его фигура изображала отчаяние. У Гольмса лицо стало очень серьезно.

- Должно быть, исход нашей истории будет очень трагичен, - произнес он. - Мы, впрочем, скоро узнаем все. Вперед, Помпей! Ага, мы идем к этому одинокому коттеджу посередине поля.

Действительно, наше путешествие подходило к концу. Помпей, взвизгивая, подбежала, к воротам. Следы колес кареты были явственно видны на песке. Гольмс привязал собаку к забору, и мы двинулись к коттеджу. Гольмс постучал в дверь, ответа не было; мы постучали еще раза., - опять нет ответа.

Но в доме кто-то находился. Это было очевидно, так кака, до наших ушей донесся тихий стона, в котором различались ноты глубокой скорби и отчаяния.

Гольмс стояла, задумчивый, нерешительный. Постояв несколько минут, она. заглянул назад на дорогу, по которой мы пришли. Карета, запряженная парой серых лошадей, быстро приближалась к коттеджу.

- Ей Богу, доктор возвращается назад, - воскликнул Гольмс. - Тем лучше, этак мы скорее выясним дело, но мы должны успеть кое-что сделать прежде, чем доктор войдет в дом.

Он отворил дверь, и мы вошли в переднюю. Стоны стали громче, и нам стало ясно, что они идут с верхняго этажа. Гольмс и я поднялись по лестнице. Одна из дверей была полуотворена. Мы отворили ее и остановились на пороге, пораженные ужасом.

На постели лежала молодая и красивая женщина. Она была мертва. Лицо было спокойно и бледно, как мел, из под шапки золотых волос глядели в потолок неподвижные, широко открытые голубые глаза, у ног покойницы стоял на коленях, положив голову на постель, молодой человек, все тело которого содрогалось от рыданий. Он был так поглощен своей скорбью, что не слышал, как мы вошли.

Гольмс тронул его за шею.

- Вы мистер И'одфри Стаунтон?

- Да, да, я - Стаунтон, но вы прибыли слишком поздно, она уже умерла.

Молодой человек, очевидно, так растерялся, что принял нас за врачей, которые к нему присланы. Гольмс попробовал сказать несколько слов утешения. Затем он сообщил Стаунтону, что его исчезновение встревожило всех его друзей.

На лестнице раздались шаги, и в дверях появился д-р Армстронг. Лицо ею было сурово.

- Браво, джентльмены, - произнес он, - вы достигли своей цели. Хвалю вас особенно за то, что вы выбрали для своею вторжения особенно удачный момент. Мне не достойно браниться перед лицом смерти, но уверяю нас, что, будь я помоложе, я наказал бы вас примерно.

- Извините меня, д-р Армстронг, - с достоинством ответил мой друг, - мне кажется, что тут происходить недоразумение. Если вы сойдете со мною вниз, то мы можем объясниться по поводу этого несчастного дела.

Через минуту мы и мрачный доктор сидели в гостиной внизу.

- Ну, сэр? - спросил Армстронг.

- Вы должны понять прежде всего, что я действую не от лорда Маунт Джемса, - начал Гольмс, мои симпатии этому джентльмену не принадлежать. Человек безследно исчез, и я выясняю, что с ним случилось. Вот и все. Моя роль в этом деле кончена. Преступления здесь никакого не случилось, и я вовсе не думаю предавать это дело гласности. Если я прав, если здесь преступления не было, то вы можете вполне разсчитывать на мою скромность я свято сохраню тайну.

Доктор Армстронг подошел к Гольмсу и крепко пожал ему руку.

- Вы, хороший человек, - сказал он, - я ошибся и благодарю Бога за то, что вернулся назад и имею возможность познакомиться с вами. А вернулся я потому, что мне стало жалко Стаунтона. Я его оставил одного в его горе. Вы знаете уже многое, мистер Гольмс, и объяснять вам мне придется мало. Год тому назад Стаунтон жил в Лондоне и влюбился до безумия в дочь своей квартирной хозяйки. На этой девушке он женился. Это была прекрасная во всех отношениях женщина - добрая, умная и красавица собой. Стыдиться такой жены нечего, но беда в том, что Годфри состоит наследником это старого скряги. Было несомненно, что лорд Маунт-Джемс, узнав о женитьбе своего племянника, лишить его наследства. Что касается меня, я давно знал этого молодого человека и искренно его люблю. У него хороший характер, мистер Гольмс! Зная его затруднительное положение, я помогал молодым супругам всем, чем мог. Женитьбу его мы сохраняли в строгой тайне. Это нам удалось. Никто не знал о браке Стаунтона, кроме меня и верной прислуги. Этот человек ушел теперь в Тромпингтон для того, чтоб устроить похороны. Все шло хорошо, но бедного Стаунтона ждал неожиданный и ужасный удар. У его жены оказалась чахотка и притом злокачественная. Бедняга чуть с ума не сошел от горя, тем более, что ему приходилось ехать в Лондон на этот матч. Не ехать ему было нельзя, это вызвало бы подозрения. Я старался успокоить его и посылал ему телеграммы, а он мне ответил телеграммой, о которой вам удалось узнать. Я право не понимаю, как это вы узнали о существовании этой телеграммы. Я нарочно не сообщал Годфри, что его жена подвергается смертельной опасности. Годфри все равно не мог бы помочь делу, но я известил о положении болезни отца покойницы, а тот был настолько неблагоразумен, что сообщил об этом Стаунтону. Результатом было то, что Годфри приехал ко мне почти в полном безумии. Вы, может быть, не поверите, но он все эти дни стоял у кровати в том виде, как сейчас; стоить на коленях, плачет и стонет. Умерла она сегодня утром. Это все, мистер Гольмс... Надеюсь, что я могу разсчитывать на вас и на вашего друга.

Гольмс взял доктора за руку и сердечно с ним простился.

- А теперь, Ватсон, пойдем! - сказал он.

И мы покинули этот дом скорби и печали.