Часть первая. Загадка ночи
В моей памятной книжке записано, что это произошло в ненастный, туманный день, в марте месяце тысяча восемьсот девяносто второго года. Мы сидели за завтраком, когда Холмс получил телеграмму, на которую сейчас же написал ответ. Он не обмолвился ни словом по поводу ее, хотя все время думал о ней, так как после завтрака стоял задумчиво перед камином, покуривая трубку и изредка поглядывая на телеграмму. Вдруг он повернулся ко мне, и в глазах его сверкнул лукавый огонек.
— Ватсон, — сказал он, — вас, кажется, можно считать в некотором роде литератором? Не объясните ли вы мне значение слова «необычайный»?
— Удивительный, необыкновенный, — заметил я.
Но он отрицательно покачал головой и сказал:
— Нет, слово это имеет другое значение; оно заключает в себе нечто трагическое, страшное. Если вы вспомните некоторые из ваших рассказов, которыми вы так долго испытывали терпение читающей публики, вы должны будете сознаться, что часто из необычайных случаев возникали уголовные дела. Слово «необычайный» всегда возбуждает во мне живой интерес, я чувствую, что надо быть очень осторожным.
— Вы разве встретили теперь это слово? — спросил я.
Он прочел вслух содержание телеграммы:
«Произошел удивительный, необычайный случай. Можно посоветоваться с вами? Скотт Эклс. Почтовое отделение. Чаринг-Кросс».
— Кто же это: мужчина или женщина? — спросил я.
— Конечно, мужчина. Никогда женщина не пошлет телеграмму с оплаченным ответом. Скорее, она сама приедет.
— Вы думаете принять его?
— Дорогой Ватсон, вы ведь знаете, как я скучал с тех пор, как нам удалось передать в руки правосудия полковника Каррутера. Жизнь стала такой серой, газеты лишены всякого интереса; в мире преступников точно забыли, что существуют мужество и благородный риск. Неужели, после этого, вы можете еще спрашивать, возьмусь ли я за эту новую проблему, как бы легка она ни была? Но, если не ошибаюсь, вот и наш клиент.
На лестнице послышались спокойные, уверенные шаги, и минуту спустя в комнату вошел полный господин высокого роста с седыми усами, очень солидной наружности. По его лицу и манере держать себя не трудно было угадать в нем консерватора, члена англиканской церкви, человека, пользующегося всеобщим уважением. Но какой-нибудь необычайный случай нарушил его обычное самообладание. Об этом говорили его растрепанные волосы, красные, пылающие щеки, весь его возбужденный вид. Он сразу приступил к делу.
— Со мной случилось крайне неприятное и необыкновенное приключение, мистер Холмс, — начал он. — Никогда еще в жизни мне не приходилось бывать в подобном положении. Я непременно должен найти разъяснение этой загадки.
Он почти задыхался от ярости.
— Пожалуйста, присядьте, мистер Скотт Эклс, — мягко сказал Холмс. — Прежде всего, позвольте спросить, что вас побудило обратиться именно ко мне?
— Видите ли, по некоторым причинам мне не хотелось мешать в это дело полицию, а оставить его так, как оно есть, я не мог. Я вообще не особенно люблю сыщиков, но вы пользуетесь такой громкой славой…
— Прекрасно, но в таком случае, почему вы сразу не обратились ко мне?
— Что вы хотите этим сказать?
Холмс посмотрел на свои часы.
— Теперь четверть третьего, — сказал он, — телеграмму же вы послали ровно в час. Однако, стоит только посмотреть на ваш туалет, чтобы убедиться в том, что неприятный случай произошел с вами рано утром, в то время, когда вы вставали с постели.
Наш клиент невольно провел рукой по своему небритому подбородку и растрепанным волосам.
— Вы правы, мистер Холмс. Я так торопился как можно скорее выбраться из этого дома, что даже забыл о своем туалете. Затем я все утро бегал по городу и наводил разные справки. Я посетил домовую контору и узнал, что мистер Гарсия заплатил за свою квартиру вперед, и что все дела его в порядке.
— Подождите, подождите, — перебил его Холмс, смеясь. — Вы похожи в эту минуту на моего друга Ватсона, который всегда начинает свои рассказы с конца. Пожалуйста, соберитесь с мыслями и последовательно расскажите мне, как произошли события, заставившие вас покинуть дом непричесанным и небритым, с криво застегнутыми пуговицами, в поисках за помощью и советом.
Наш клиент в смущении оглянул свой небрежный туалет и сказал:
— Вы опять правы, мистер Холмс. Мой вид не вполне приличен, но, смею уверить вас, что это случилось со мною первый раз в жизни. Когда я расскажу вам все по порядку, вы согласитесь со мной, что испытанное мной волнение оправдывает мою рассеянность.
Но в самом начале рассказ его был прерван раздавшимся на лестнице шумом. Миссис Гудсон отворила дверь и ввела в комнату двух представителей полицейской власти атлетического сложения. Один из них оказался инспектором Грегсоном из Скотланд-Ярда, которого мы знали за очень энергичного, вежливого и опытного сыщика. Он поздоровался с Холмсом и представил ему своего товарища, инспектора Байнеса.
— Мы преследовали вместе с ним одну дичь, — сказал Грегсон, — и она привела нас к вам, — при этом его большие круглые глаза остановились на нашем посетителе.
— Вы — мистер Джон Скотт Эклс из Потем Гуаза Ли?
— Да, это я.
— Мы ищем вас все это утро.
— Вероятно, вы напали на след этого господина, благодаря его телеграмме? — спросил Холмс.
— Совершенно верно. Сведения о нем мы получили в почтовом отделении Чаринг-Кросса и сейчас же поехали к вам.
— Но почему вы искали меня, и что вам угодно от меня?
— Вы единственный человек, мистер Скотт Эклс, который может сообщить нам подробности относительно смерти мистера Гарсиа из Вистариа-Лоджа, близ Эшера.
Наш клиент смертельно побледнел и удивленными глазами взглянул на полицейского.
— Какой смерти? Разве он умер?
— Да, он умер.
— Так, значит, с ним случилось какое-нибудь несчастие?
— Его убили. В том, что это убийство, не может быть никаких сомнений.
— Боже мой! Это ужасно!.. Но, ведь, не хотите же вы этим сказать, что считаете меня убийцей!..
— В одном из карманов убитого найдено ваше письмо, из которого мы узнали, что вы имели намерение провести эту ночь у него.
— Так и было на самом деле, я остался у него на ночь.
— Да? Вы, действительно, ночевали там?!
И, говоря это, Грегсон вынул свою записную книжку.
— Не торопитесь, Грегсон, — если не ошибаюсь, вы хотите узнать от мистера Скотта только, как было дело?
— Да, но я должен предупредить мистера Скотта, что его слова могут впоследствии служить против него уликой.
— Мистер Эклс собирался сам рассказать нам все перед тем, как вы вошли в комнату. Как вы думаете, Ватсон, было бы хорошо дать нашему клиенту стакан содовой воды. А теперь, сударь, постарайтесь забыть, что здесь есть еще свидетели вашего рассказа и продолжайте его так, как будто вас никто не прерывал.
Наш гость отпил немного воды, и краска снова вернулась к нему. Он бросил подозрительный взгляд на записную книжку сыщика и затем приступил к своему рассказу.
— Я холост, — начал он, — сильно люблю общество и имею очень много друзей и знакомых. В числе их есть семья Мельвиль, которая живет в Кенсингтоне. Несколько недель тому назад, обедая у них, я познакомился с одним молодым человеком по фамилии Гарсиа, испанцем по происхождению, имевшим какое-то отношение к испанскому посольству. Он был очень красив собой, обладал прекрасными манерами и отлично говорил по-английски.
Вышло как-то так, что мы очень скоро подружились друг с другом. По-видимому, он с первого раза почувствовал ко мне какое-то особенное влечение, и дня через два после нашей встречи навестил меня в моем доме в Ли. Затем он пригласил меня на несколько дней к себе, в Вистариа-Лодж, где-то между Эшером и Окзоттом. Я дал слово и вчера вечером отправился к нему. Раньше он говорил мне, как живет, и я знал, что у него есть слуга, говорящий по-английски, и вполне ему преданный. Он ведет все хозяйство и заботится о всех его удобствах. Кроме того, в доме есть повар вывезенный им из тропических стран, что, однако, не мешает ему превосходно готовить. Я помню еще, как сам Гарсиа при этом рассмеялся и заметил, что странно видеть подобных слуг в самом сердце Сюррея. Тогда я вполне согласился с ним, но, увидя вблизи, нашел их еще более странными, чем думал. Гарсиа жил в двух милях от Эшера, в довольно большом доме, который стоял немного в сторони от дороги. Широкая аллея, обсаженная высоким кустарником, вела к старому зданию, давно уже нуждавшемуся в ремонте. Когда мой экипаж подъехал по заросшей травой дороге к грязной старой двери, я невольно подумал, удобно ли с моей стороны ехать в гости к человеку, которого я почти совсем не знаю. Но он сам встретил меня в дверях и, видимо, очень обрадовался моему приезду. Он сдал меня на руки своему слуге, смуглому, мрачному человеку, и тот проводил меня в мою комнату. Все кругом производило удручающее впечатление. Мы обедали вдвоем, и хотя хозяин дома всячески старался занимать меня, было ясно видно, что мысли его витают где-то далеко; он говорил так отрывисто и рассеянно, что понимать его можно было с большим трудом. Он поминутно барабанил пальцами по столу, кусал себе ногти и вообще казался очень озабоченным. Обед был сервирован очень плохо и еще хуже приготовлен, а присутствие молчаливого, угрюмого слуги действовало на меня прямо угнетающим образом. Уверяю вас, что я несколько раз подымался под каким-нибудь предлогом распроститься с хозяином и в тот же вечер вернуться к себе домой. Теперь я припоминаю еще одно обстоятельство, которое, быть может, прольет свет на темное дело, которое вам предстоит разобрать, господа. К концу обеда слуга подал своему господину какую-то записку, и я заметил, что, прочитав ее, Гарсиа сделался еще более рассеянным и странным, чем прежде. Он перестал вовсе занимать меня и весь ушел в свои мысли, выкуривая папироску за папироской. Я был рад, когда, наконец, в одиннадцать часов мог уйти к себе в комнату. Несколько времени спустя, когда в комнате у меня было темно, Гарсиа заглянул ко мне и спросил, не я ли звонил? Я сказал, что нет, и он извинился, что беспокоит меня так поздно, так как уже час ночи. Вскоре после этого я заснул и крепко проспал всю ночь. Теперь я перехожу к самой странной части своего рассказа. Я проснулся, когда было уже совсем светло и, взглянув на часы, увидел, что уже девять часов. Накануне я просил разбудить меня непременно в восемь часов и очень удивился подобной небрежности. Вскочив, я позвонил слугу, но ответа не было. Я позвонил еще раз и, так как никто не являлся, решил, что звонок испорчен. Я поспешно оделся и в самом скверном настроении духа спустился вниз, чтобы приказать подать мне горячей воды. Представьте мое удивление, когда внизу я никого не нашел. Я вышел в переднюю и стал кричать, но опять безуспешно. Тогда я принялся осматривать комнату за комнатой. Дом был пуст. Гарсиа накануне указал мне свою спальню и думая, что он там, я направился к нему. Я постучал в дверь, но ответа не было. Я открыл дверь и вошел в комнату. В ней никого не было, и постель была не смята. По-видимому, он исчез вместе со всеми остальными: сам хозяин, его слуга и его повар пропали бесследно за ночь. Так окончился мой визит в Вистариа-Лодж.
Шерлок Холмс в волнении потирал руки и радостно улыбался, слушая этот странный рассказ, который должен был увеличить число его удивительных приключений.
— Действительно, очень странный случай, — сказал он. — Однако, что же вы предприняли дальше?
— Я был вне себя. Мне казалось, что надо мной просто зло посмеялись. Я собрал вещи, захлопнул за собою двери, и, с чемоданом в руке, отправился пешком в Эшер. В местной домовой конторе на мой вопрос мне сообщили, что вилла, в которой жил Гарсиа, принадлежала именно ему. Тогда я подумал, что едва ли Гарсиа хотел пошутить надо мной; вернее было предположить, что он просто удрал совсем, чтобы не заплатить за наем виллы. Был уже март, и срок платежа за вторую треть приближался. Но, оказалось, что я ошибся. Агент заявил мне, что плата за виллу получена вперед за целую треть. Оттуда я поехал в Лондон и зашел в испанское посольство, но там даже не подозревали о существовании Гарсиа и не могли сообщить о нем никаких сведений. Тогда я направился к Мельвилю, в доме которого мне представали Гарсиа, но оказалось, что он знал о нем еще меньше, чем я. Наконец, получив от вас ответ на свою телеграмму, я поспешил к вам, зная от других, что вы всегда сумеете подать совет в трудную минуту жизни. Но, как оказывается, эти господа знают более меня, и им известно продолжение истории, которую я только что рассказал вам, и которая закончилась драмой. Это все, что я знаю; но я готов всеми силами помогать вам в раскрытии этого таинственного дела.
— Я не сомневаюсь в этом, мистер Скотт, — любезно заявил Грегсон. — Я должен вам сказать, что ваш рассказ почти во всем отвечает тем фактам, которые нам пока удалось установить. Так, например, вы сказали правду относительно этой записки. Но не знаете ли вы, какая участь постигла ее?
— Знаю, мистер Гарсиа скомкал ее и бросил в огонь.
— Что вам известно по этому поводу, мистер Байнес?
Местный агент сыскной полиции, — полный, краснощекий господин с обыкновенным лицом и большими проницательными глазами, почти скрытыми заплывшими жиром щеками, — слегка улыбнулся и достал из кармана измятый, обуглившийся клочок бумаги.
— Он бросил записку так неловко, что она упала не в огонь, а за каминную решетку, мистер Холмс, — сказал он как бы в объяснение.
— Я вижу, что вы тщательно осмотрели весь дом, Байнес. От вашего внимания не ускользнул даже этот клочок бумаги.
— Это мое правило, мистер Холмс. Прикажете прочесть, мистер Грегсон?
Инспектор кивнул головой.
— Записка написана на четвертушке белой почтовой бумаги без всяких водяных знаков и украшений и с двух сторон обрезана маленькими ножницами. Она была сложена три раза и наскоро запечатана красным воском, который сверху прижали каким-то плоским, овальным предметом. Она адресована мистеру Гарсиа в Вистариа-Лодж и заключает в себе следующее: «Наши собственные цвета: зеленый и белый. Зеленый открыт, белый скрыт. Главная лестница, первый корридор, седьмая налево, зеленая байка. Бог в помощь. Д.» Почерк женский, писано заостренным на конце пером, но адрес написан другим пером или другой рукой. Это видно из того, что почерк на нем тверже и смелее.
— Замечательная записка, — заметил Холмс после внимательного осмотра. — Я должен признаться, что вы изучили ее во всех подробностях, мистер Байнес, так что я, с своей стороны, могу прибавить самые пустяки. Печатью послужила обратная сторона запонки: какой другой предмет может иметь подобную форму? Что же касается ножниц, то они были кривые, какие обыкновенно употребляются для ногтей. Вы видите, что бумага отрезана с обеих сторон чуть-чуть округло.
— Я был уверен, что изучил эту записку в совершенстве, — заметил Байнес, — но, оказывается, что ошибся. Во всяком случае, по моему мнению, записка эта доказывает, что затевалось какое-то дело и в него, как всегда, была замешана женщина.
Мистер Скотт Эклс, видимо, с нетерпением слушал весь этот разговор; наконец, он не выдержал и сказал:
— Я очень рад, что вы нашли эту записку, так как она подтверждает мои слова, но, тем не менее, я должен напомнить вам, что вы ничего еще не сказали о несчастии, которое постигло мистера Гарсиа и его слуг.
— Я уже говорил вам, — начал Грегсон, — что он убит. Сегодня утром его нашли мертвым на дороге, ведущей в Окзотт, в расстоянии одной мили от его дома. Голова его была раздроблена каким-то тяжелым орудием и представляла одну неопределенную массу. Место, где произошло убийство, очень пустынно, ближайший дом отстоит от него не менее, как на четверть мили. По моим предположениям, первый удар был нанесен сзади, но затем убийца продолжал наносить удары еще некоторое время после того, как тот был уже мертв. По-видимому, убийца нападал с большой яростью. Кругом не оказалось никаких следов и никаких улик.
— Он был ограблен?
— Насколько я мог заметить, нет.
— Все это ужасно грустно, — заметил мистер Скотт недовольным тоном, — но еще ужаснее то, что я замешан в это дело. Чем я виноват, что человек, к которому я приехал в гости, вздумал отправиться в какое-то ночное путешествие и там найти свою смерть? Почему я должен фигурировать в этом деле?
— По очень простой причине, — ответил Байнес, — Единственный документ, найденный на покойном, ваше письмо, в котором вы его уведомляете о том, что приедете к нему ночевать именно в ту ночь, когда он был убит. Только благодаря этому письму, мы узнали имя и адрес вашего знакомого. Около девяти часов мы отправились к нему в дом, но не нашли там ни вас, ни его слуг. Я дал телеграмму мистеру Грегсону, чтобы он задержал вас, пока я не окончу осмотра Вистариа-Лоджа. Затем я приехал в город, встретился с мистером Грегсоном и вместе с ним отправился сюда.
— Я думаю, — заметил Грегсон, — что теперь самое лучшее нам всем прямо ехать в полицейское управление, чтобы мистер Скотт Эклс мог дать письменные показания относительно этого дела.
— Я охотно поеду с вами, но только попрошу вас, мистер Холмс, принять и дальнейшее участие в этом деле; я не остановлюсь ни перед какими затратами, чтобы только добиться истины.
Мой друг повернулся к Байнесу и сказал:
— Надеюсь, вы ничего не будете иметь против моего содействия?
— Наоборот, буду очень рад.
— Мне кажется, что вы вели следствие как нельзя более внимательно. Не можете ли вы мне сказать, удалось ли вам точно установить час, когда произошло убийство?
— Я предполагаю, что это было ровно в час ночи. Вскоре после этого пошел дождь, но он во всяком случае был убит до дождя.
— Но ведь это невозможно, мистер Байнес! — воскликнул наш клиент. — Я могу поклясться, что ровно в час он говорил со мною в дверях моей спальни. Я прекрасно слышал его голос.
— Правда, это странно, но вовсе не так невозможно, — с улыбкой заметил Холмс.
— Вы составили уже какое-нибудь мнение по этому делу? — спросил его Грегсон.
— По-моему, на первый взгляд дело вовсе не так сложно, хотя в нем есть и необычайно интересные подробности. Но, прежде чем высказать вам свои догадки, я должен выяснить еще некоторые подробности. Между прочим, мистер Байнес, осматривая дом, вы ничего не нашли интересного, кроме этой записки?
Сыщик как-то странно переглянулся с моим другом и заметил нерешительно:
— Пожалуй, там было кое-что странное, но об этом мы поговорим после. Может быть, когда мы покончим с допросом в полицейском управлении, вы не откажетесь проехаться в Вистариа-Лодж, чтобы я мог показать вам все на месте.
— Я к вашим услугам, — ответил Холмс и позвонил. — Вы проводите этих господ, миссис Гудсон, и затем отправите с мальчиком вот эту телеграмму, с оплаченным ответом на сумму пять шиллингов.
Некоторое время после ухода наших посетителей мы сидели молча. Холмс сосредоточенно курил, сдвинув брови над своими проницательными глазами и слегка наклонив вперед голову с особенным, ему одному свойственным видом.
— Ну, Ватсон, — сказал он вдруг, оборачиваясь ко мне, — что вы думаете обо всем этом?
— Я отказываюсь понимать что-либо в шутке, сыгранной с Скотт Эклсом.
— А как вы смотрите на само преступление?
— Если иметь в виду таинственное исчезновение слуг убитого, то, пожалуй, можно предположить, что они принимали участие в этом деле.
— Ваше предположение вполне вероятно. Но, в таком случае, скажите, почему слугам, бывшим очевидно, в заговоре, понадобилось совершить преступление именно в ту ночь, когда в доме гость; ведь они могли это сделать всегда, так как он вполне находился в их власти?
— Прекрасно, но тогда чем вы объясните их бегство?
— В этом весь вопрос: зачем они бежали? Это первый важный факт; другой, еще более важный, факт — приключение с нашим клиентом Схотт Эклсом. Однако, Ватсон, я не думаю, чтобы разум человеческий не мог найти объяснение, которое сразу осветило бы оба эти факта. Если к тому же это объяснение прольет еще свет и на факт, касающийся таинственной записки, то мы смело можем утверждать, что наша гипотеза не лишена некоторой достоверности. Если же и новые факты, с которыми нам предстоит познакомиться, не будут противоречить нашему предположению, то ясно, что наша гипотеза в данном случае и есть решение задачи.
— Это логично, но в чем же состоит эта гипотеза?
Холмс полузакрыл глаза и откинулся на спинку кресла.
— Нельзя не признать, Ватсон, — и вы должны согласиться со мною, — что мысль о шутке в этом случае не допустима. Следствие установило, что последующие события были настолько серьезны, что мы едва ли ошибемся, предположив, что приглашение погостить, исходившее от Гарсиа и касавшееся Скотта, имело связь с этими событиями.
— В чем же вы видите эту связь?
— Разберем подробно все дело. Прежде всего, есть что-то странное в этой непонятной и внезапной дружбе между Гарсиа и Скотт Эклсом. Начало этой дружбы положил испанец. Он первый явился к Эклсу через день после знакомства с ним, и все время поддерживал с ним близкие отношения, пока, наконец, ему не удалось заманить его к себе в дом. Но для чего ему понадобился Эклс? На что тот мог ему пригодиться? Это человек довольно таки обыкновенный, не обладающий свойством очаровывать людей. Насколько я заметил, он не особенно умен и едва ли является интересным собеседником для живого, умного испанца. Почему же Гарсиа остановил свой выбор именно на нем среди всех тех, с кем ему приходилось сталкиваться? Нет ли у него какого-нибудь особенного, отличающего его качества? По-моему, оно у него есть. Он является типичным представителем чисто английской порядочности. Вы сами видели, как полицейские отнеслись к его довольно таки странному рассказу. Они ни на минуту не усомнились в его истине.
— Но в чем же его порядочность могла пригодиться Гарсиа?
— Ни в чем, в виду того, как сложились обстоятельства; но она могла сыграть важную роль в деле, если бы они сложились иначе.
— Я, кажется, понимаю вас. Вы думаете, что он мог невольно содействовать алиби, так как его показание ни в ком не возбудило бы сомнения.
— Вы угадали, дорогой Ватсон, он послужил бы для алиби. Допустим, что все обитатели Вистариа-Лоджа являлись членами одной шайки. Дело, задуманное ими, должно было произойти около часа ночи. Весьма вероятно, что, благодаря какой-нибудь хитрости, им удалось отделаться от Скотт Эклса несколько ранее, чем он сам думал, и что когда Гарсиа окликнул его в дверях спальни только затем, что бы объявить ему, что теперь час ночи, на самом деле часу еще не было. Таким образом, если бы Гарсиа удалось исполнить свое преступное намерение вовремя, он вернулся бы домой как раз в час ночи, и даже тень подозрения не могла бы коснуться его. Безупречный в своей репутации Скотт Эклс принес бы на суде присягу в том, что Гарсиа в эту ночь все время находился дома. Как видите, если бы дело для него разыгралось плохо, он приготовил себе такое алиби, против которого никто ничего не мог бы сказать.
— Все это я понимаю очень хорошо, но чем же вы объясните исчезновение остальных?
— Пока я не знаю еще всех подробностей дела, но я думаю, что и остальное можно будет объяснить также легко, как это.
— А что вы скажете насчет записки?
— Вы помните, что в ней было написано?
— «Наши собственные цвета: зеленый и белый».
— Можно предположить, что дело идет о каком-то спорте. «Зеленый открыт, белый скрыт». Это не более, как условный знак «Главная лестница, первый корридор, седьмая направо, зеленая байка». Несомненно, здесь идет речь о свидании. Быть может, в дело был замешан ревнивый муж, да и самое предприятие было рискованное, иначе она не написала бы «Бог в помощь». Буква Д. со временем может послужить ключом к разгадке.
— Гарсиа был испанец, и я думаю, что буква Д обозначала «Долорес», — имя, которое чаще других встречается в Испании.
— Очень хорошо, Ватсон, но совершенно недопустимо. Испанка писала бы испанцу на своем языке, а между тем, записка написана англичанкой. Нам остается теперь только спокойно ждать, пока за нами заедет Байнес. Но прежде поблагодарим Бога за то, что мы хоть на несколько часов избавлены от скуки и бездействия, которые убивали меня.
* * *
Ответ на телеграмму, отправленную Холмсом, пришел раньше, чем приехал Байнес. Мой друг пробежал его и собирался уже спрятать в записную книжку, но в эту минуту встретился с моим вопросительным взглядом. Он улыбнулся и протянул телеграмму мне.
Я нашел в ней целый ряд имен и адресов: «Лорд Харингбай — Дингль; сэр Джорж Фолиот — Окзотт Тоуэрс; мистер Гейнис — Пурдей-Плэс; мистер Джемс Бекрэ-Вильямс — Форт-он-Ольд-Голл; мистер Гендерсон — Гай Гебель; Иисус Стон — Невер-Уэзлинг».
— Это самый простой способ ограничить насколько возможно поле наших действий, — сказал Холмс, — я уверен, что Байнес, отличающийся строго обдуманным образом действий, тоже воспользовался этим же средством.
— Я ничего не понимаю…
— Видите ли, дорогой друг, я уже сказал вам, что в записке этой несомненно называлось свидание. Если же это так, то дом, имеющий несколько корридоров, и в котором надо найти седьмую дверь направо, не может быть маленьким. Итак, мы должны искать большой дом, в расстоянии приблизительно двух миль от Окзотта, так как Гарсиа, если только верны мои предположения, надеялся уже в час ночи быть дома, чтобы доказать свое алиби. Едва ли вблизи от Окзота может быть много больших домов, и я решил навести справки в местной домовой конторе, как это сделал Скотт Эклс, откуда мне и прислали этот список. В нем, как мне кажется, и должна заключаться часть разгадки этого интересного дела.
Только к шести часам вечера этого дня мы добрались до. Эшера вместе с Байнесом, который служил нам спутником.
Холмс и я захватили с собой все необходимое и заняли на ночь уютный номер в гостинице, а затем вместе с Байнесом отправились в Вистариа-Лодж. Был темный мартовский вечер с дождем и холодным, пронизывающим ветром. Все это как нельзя более гармонировало с окружающей нас унылой местностью и с предстоящей нам трагической задачей.
Часть вторая. Тигр из Сан-Педро
Почти две мили мы шли под дождем, пока, наконец, достигли высоких деревянных ворот, за которыми тянулась мрачная каштановая аллея. По тенистой извилистой дороге мы дошли до самого дома выделявшегося темной массой на сером свинцовом небе. Только в одном из окон нижнего этажа, налево от дверей, виднелся чуть заметный огонек.
— На всякий случай я оставил там полисмена, — сказал инспектор Байнес, — надо будет постучать в окно.
Он двинулся прямо через газон и постучал в окно. Сквозь затуманенное стекло я увидел, как какой-то человек быстро вскочил, с громким криком, со стула, стоявшего около пылавшего камина. Почти сейчас же отворилась дверь и на пороге показался, бледный, как полотно, полисмен, в дрожавшей руке он держал свечу.
— Что с вами, Вальтерс? — резко спросил его Байнес.
Полисмен провел платком по влажному лбу и с облегчением вздохнул.
— Я рад, что вы вернулись, время тянулось бесконечно, и мои нервы оказались не достаточно крепкими.
— Ваши нервы, Вальтерс? Я не думал, что у вас могут быть нервы.
— Всему виной этот мрачный дом и какое-то странное существо внизу в кухне. Когда вы постучались, я подумал, что оно явилось опять.
— Кто такой вернулся?
— Сам дьявол, я видел его за окном.
— Когда и что вы видели за окном?
— Это случилось часа два назад, когда уже начало темнеть. Я сидел на этом стуле и читал. Не знаю почему, мне вдруг вздумалось посмотреть в окно. Я взглянул и увидел, что сквозь нижнее стекло на меня кто-то смотрит. Боже мой, если бы вы видели это лицо! Наверное, оно еще раз будет мне сниться.
— Тише, Вальтерс, полисмен не должен говорить подобных вещей.
— Да, конечно, но я так потрясен, что не помню, что говорю. Лицо это не было черное, но оно не было и белое; скорее всего оно имело цвет глины, смешанной с молоком. А, главное, меня поразили его размеры, — оно казалось вдвое больше, чем ваше. И какое ужасное выражение! Громадные выпуклые глаза и целый ряд оскаленных белых зубов, как у голодного волка. Уверяю вас, что я боялся пошевельнуть пальцем и сидел, затаив дыхание, до тех пор, пока оно не скрылось. Я сейчас же бросился сюда и обежал все кусты по близости, но, слава Богу, чудовище скрылось.
— Если бы я не знал, что вы порядочный человек, Вальтерс, я наложил бы на вас за эти слова штраф. Если бы даже это был сам дьявол, полисмен никогда не должен благодарить Бога за то, что ему не удалось схватить его. Едва ли это было видение, или обман зрения, — вы как думаете?
— Этот вопрос решить не так трудно, — вмешался в разговор Холмс, освещая вокруг нас землю своим маленьким карманным фонарем. — Да, — сказал он через некоторое время, — сапоги на этом человеке были исполинского размера, и если вся фигура такая же, то он должен быть великаном.
— Но что же с ним сталось?
— Я думаю, что он пробрался через эти кусты и затем выбежал на дорогу.
— Ну, все равно, — сказал инспектор с серьезным и задумчивым лицом, — кто бы он ни был и зачем бы не приходил сюда, теперь его здесь нет, между тем, у нас есть более важные вопросы, которые мы должны решить сейчас. Мистер Холмс, если вы ничего не имеете, я покажу вам весь дом.
Мы осмотрели все жилые помещения, но нигде не нашли ничего особенного. Очевидно, последние жильцы привезли с собой очень мало вещей; дом был снят с полной обстановкой. В шкафах находилось много платья торгового дома Маркс и Ко. По телеграфному запросу, сделанному раньше, оказалось, что торговый дом ничего не знал про своего клиента, кроме того, что он платил всегда аккуратно. Из личных вещей хозяина мы нашли только гитару и несколько трубок и книг, из которых одна была на испанском языке.
— Как вы видите, пока нет ничего особенного, — сказал Байнес, переходя из комнаты в комнату со свечей в руках. — Но теперь, мистер Холмс, попрошу вас спуститься в кухню; там есть кое-что, достойное внимания.
Кухня представляла из себя большую мрачную комнату, с высоким потолком. В одном углу ее лежал соломенный матрац; на нем, очевидно, спал повар. На столе грудами стояли грязные тарелки и блюда, без сомнения, остатки вчерашнего ужина.
— Посмотрите-ка сюда, — сказал Байнес, — что вы об этом думаете?
Он поднял свечу и осветил необыкновенный предмет, стоявший под полкой, на которой помещалась посуда. Это была какая-то черная, покрытая кожей, старая и высохшая фигура, напоминавшая собою сморщенного карлика. Сначала я подумал, что это мумия маленького негритенка, но потом мне показалось, что это старая высохшая обезьяна. В общем, довольно трудно было решить, на что она больше похожа, — на человека или на животное. Вместо пояса на фигуре было одето ожерелье из раковин.
— Очень интересно, — сказал Холмс, со вниманием рассматривая эту удивительную реликвию. — Есть еще что-нибудь?
Байнес молча поднес свечу к помойному ведру, в котором лежала целая груда перьев и костей какой-то большой белой птицы, очевидно, разорванной на куски. Холмс указал на гребешок, уцелевший на голове птицы.
— По-видимому, это белый петух, — сказал он. — Чрезвычайно интересный случай!
Но Байнес оставил до конца нечто более ужасное.
Он переставил помойное ведро и вытащил из-под него цинковую чашку, наполненную кровью, а со стола снял небольшой поднос, на котором лежало несколько обгорелых костей.
— Ясно, что кто-то здесь был убит и затем кости его сожжены, — сказал он, — все это мы нашли под плитой. Я показывал их доктору, но он сказал, что эти кости не человеческие.
Холмс улыбнулся и потер себе руки.
— Я положительно должен вас поздравить, Байнес! Вы так находчивы и предусмотрительны в своих поступках! И мне остается только пожалеть, что поле ваших действий слишком ограничено для такого даровитого человека, как вы.
В маленьких глазках инспектора Байнеса отразилось удовольствие.
— Вы правы, мистер Холмс, мы пропадаем здесь в провинции. Случай, подобный настоящему, дает возможность выдвинуться. Я надеюсь, что сумею воспользоваться им. Что вы думаете об этих костях?
— По-моему, это кости ягненка или козочки.
— А белый петух?
— Вообще это чрезвычайно интересный случай, Байнес.
— Да, я с вами согласен. В этом доме жили довольно-таки странные люди, с не менее странными обычаями. Один из них умер. Быть может, его убили компаньоны, жившие вместе с ним? Если это так, то они далеко не уйдут, так как мною посланы телеграммы во все порта. Но если говорить правду, у меня сложилось совсем особое мнение по этому делу… да… совсем особое.
— Вы составили уже план действий?
— Да, мистер Холмс, и я надеюсь, что мне удастся довести его до конца. Это моя обязанность! Вы уже составили себе имя, теперь очередь за мной. Как я буду гордиться впоследствии, если мне удастся обойтись в этом деле без вашей помощи.
Холмс добродушно рассмеялся.
— Прекрасно, мистер Байнес, каждый из нас пойдет своей дорогой. Помните только, что я всегда к вашим услугам, если вам понадобится какое-нибудь указание. А пока, мне кажется, что здесь я осмотрел все и могу употребить свое время с большой пользой в другом месте. До свидания! Желаю вам успеха.
По некоторым, понятным мне одному признакам, я мог сказать, наверное, что Холмс напал на горячий след. Спокойный и бесстрастный, как всегда, для всякого постороннего наблюдателя, Холмс не мог скрыть от меня той особой живости и блеска своих глаз, которые без слов говорили мне о том, что дело налаживается. Однако, по свойственной ему привычке, Холмс ничего не говорил мне, а я ни о чем его не расспрашивал. Я ограничился тем, что принимал пассивное участие в этом деле, стараясь не отвлекать от размышления гениальный ум моего друга. Я знал, что когда придет время, он сам расскажет мне все.
Поэтому я ждал совершенно спокойно, хотя и видел, что напрасно. День проходил за днем, и друг мой, по-видимому, ничего не предпринимал. Только один раз он съездил в Лондон и из мимолетной фразы, сказанной им, я понял, что он провел этот день в Британском музее. Все остальное время он совершал длинные одинокие прогулки или беседовал с местными жителями, с которыми очень быстро сошелся.
— Мне кажется, Ватсон, — сказал он, — что неделя, проведенная на свежем воздухе, подействует на вас благотворно. Не правда ли, как приятно наблюдать весною первое пробуждение природы, особенно, если вы запаслись книгой по ботанике и гербарием.
Он всегда теперь носил с собою эти предметы, но я не могу сказать, чтобы его коллекция трав за эти дни особенно обогатилась.
Иногда в своих прогулках мы встречались с Байнесом, его лицо при виде нас принимало хитрое выражение и, хотя он мало говорил о своем деле, мы могли заключить из его слов, что он вполне доволен ходом событий. Однако, несмотря на это, я должен сознаться, что был удивлен, когда через несколько дней после преступления я нашел в утреннем номере газеты следующие строки:
«Убийство в Окзотте».
«Раскрытие тайны».
«Арест убийцы».
Холмс от неожиданности даже привскочил на месте, когда я прочел ему вслух это известие.
— Как, неужели Байнес, действительно, арестовал его?
— По-видимому, — сказал я и стал читать дальше:
«Огромную сенсацию произвело в Эшере известие о том, что произведен арест, находящийся в связи с таинственным преступлением в Окзотте. Наши читатели, вероятно, еще не забыли всех подробностей этого дела. Мистер Гарсиа из Вистариа-Лоджа был найден убитым близ Окзотта; найденные на его теле следы насильственной смерти не оставляли в этом никакого сомнения. Ни для кого не было тайной и то обстоятельство, что его повар и лакей исчезли бесследно в ночь убийства, что ясно показывает на их участие в этом деле. Есть основание предполагать, хотя это еще и не доказано, что покойный хранил большие ценности у себя дома. Весьма вероятно, что они и явились главной причиной убийства. Инспектор Байнес, в руках которого это дело находится, был убежден с самого начала в том, что убийцы скрываются где-нибудь по близости в надежном месте. Поимка их не могла представлять особой трудности, так как повар, например, отличался необыкновенной наружностью, которая сразу бросалась всем в глаза: это — исполинского роста мулат с ярко выраженными чертами лица негритянского происхождения. Человека этого видели на другой день убийства. Он подходил к самому дому и даже заглядывал в окна, так что был замечен охранявшим дом убитого полисменом, который пытался его преследовать, но, к сожалению, безуспешно. Инспектор Байнес, считая появление мулата вблизи дома не простой случайностью, нарочно оффициально оставил этот дом, но в кустах, под окнами, устроил засаду из своих людей. Мулат попался в западню, но при этом оказал сильное сопротивление, жестоко искусав полисмена Доунинга. Мы надеемся, что теперь, наконец, раскроются все подробности этой загадочной драмы».
— Мы должны немедленно повидать Байнеса! — воскликнул Холмг, хватаясь за свою шляпу. — Вероятно, он не успел еще уехать.
Мы поспешили к инспектору; нам удалось захватить его в самую последнюю минуту.
— Вы прочли газетную заметку, мистер Холмс? — спросил он, едва мы вошли в дом.
— Вы угадали, Байнес. Не считайте это с моей стороны нескромностью и позвольте дать вам добрый совет, Байнес.
— Добрый совет, мистер Холмс?
— Да, Байнес, я тщательно изучил все это дело и далеко не уверен в правильности вашего заключения, а мне бы очень не хотелось, чтобы ваша ошибка обнаружилась перед публикой.
— Вы чересчур добры, мистер Холмс.
— Уверяю вас, что я желаю вам только добра.
Мне показалось, что в глазах мистера Байнеса мелькнула лукавая улыбка.
— Мы, кажется, условились, что каждый из нас пойдет своей дорогой, мистер Холмс. Я выполнил свою часть договора.
— Прекрасно! — воскликнул Холмс. — Только потом не пеняйте на меня.
— Нет, я верю, что вы желаете мне добра, но каждый из нас действует по своей системе, мистер Холмс: у вас — одна, а у меня — другая.
— Если так, то оставим этот разговор.
— Я всегда готов делиться с вами своими новостями. Этот мулат оказался настоящим дьяволом, сильным, как бык, и свирепым, как чорт. Он едва не откусил Доунингу палец, пока мы не справились с ним. Он почти совсем не говорит по-английски и на все вопросы отвечает рычанием.
— Вы уверены в том, что это действительно он убил своего господина?
— Я этого не говорил, мистер Холмс: у каждого из нас свои уловки. Кажется, таково наше условие.
Холмс пожал плечами, и мы вместе оставили дом.
— Я отказываюсь понимать этого человека, — сказал он. — Конечно, он прав, и каждый из нас должен идти своей дорогой, но все же в нем есть что-то для меня неясное.
Когда мы вернулись в гостиницу, Холмс сказал мне:
— Сядьте в кресло, Ватсон, я хочу посвятить вас во все подробности этого дела, так как сегодня ночью мне, вероятно, понадобится ваша помощь. Прежде всего я расскажу вам свои догадки; на первый взгляд они покажутся вам в высшей степени простыми, хотя доказать их достоверность оказалось не так-то легко, — в этом отношении у меня имеются еще кое-какие пробелы, которые мы и должны заполнить.
Итак, остановимся еще раз на записке, которую Гарсиа получил за обедом в день убийства. Оставим в стороне мысль, что его слуги замешаны в это дело. Мы не должны забывать, что он сам пригласил к себе мистера Эклса, который был ему нужен для удостоверения алиби. Значит, никто иной, как сам Гарсиа собирался в эту ночь совершить какое-то преступление, как как только в таком случае человек думает об алиби. Но, допустив это, является вопрос, кто же, вероятнее всего, покушался на его жизнь? На это может быть только один ответ: то лицо, против которого он сам замышлял недоброе. До сих пор, как мне кажется, все мои рассуждения совершенно логичны. Теперь для нас становится вполне ясным и исчезновение слуг испанца: все трое должны были быть участниками какого-то темного дела. Если бы Гарсиа вернулся невредимым, присутствие англичанина служило бы для него прекрасным алиби, и все было бы улажено. Но преступление, по-видимому, было рискованное и грозило даже смертью самому Гарсиа; если бы это случилось, оба его соучастника должны были, не дождавшись его возвращения к определенному часу, скрыться с таким расчетом, чтобы впоследствии продолжать дело, в котором он потерпел поражение. Не правда ли, до сих пор все мои предположения вполне логичны?
Я невольно удивился, как все это не пришло мне в голову раньше, до того ясными казались мне его доводы.
— Но почему же один из слуг снова вернулся в дом?
— Видите ли, бегство было так поспешно, что он мог забыть в доме какую-нибудь вещь, которая была для него очень дорога, с которой он никак не мог расстаться… Вы допускаете эту возможность?
— Ну, а что же дальше?
— Перейдем теперь к записке, полученной Гарсиа во время обеда. Она прямо указывает на то, что был еще какой-то соучастник вне дома, но где именно? Я уже говорил вам, что разгадку необходимо искать в одном из больших домов по близости, число которых должно быть крайне ограничено. В первые дни своего пребывания здесь, вместе с ботаническими исследованиями, я наводил справки о таких домах и о лицах, живущих в них, интересуясь больше всего их биографиями. Должен вам сказать, что только один из этих домов остановил на себе мое внимание. Это знаменитый старинный дом под названием Гай-Гебль, в полумиле расстояния от того места, где произошла катастрофа. Все остальные дома принадлежат мирным гражданам, не представляющим собою ничего интереснаго, Но мистер Гендерсон из Гай-Гебля оказался человеком довольно-таки загадочным, с которым легко могли произойти разные странные случаи. Я занялся этим домом и стал наблюдать за его домашними.
Странные это люди, Ватсон, но страннее всех сам хозяин дома. Под благовидным предлогом мне удалось проникнуть в его дом и увидеть его, и мне показалось, что в темных, глубоко впавших глазах его я прочел, что он ясно сознает, зачем именно я обратился к нему. На вид ему можно дать лет пятьдесят. Это сильный, деятельный и мужественный человек, с седыми волосами, большими черными бровями, с легкой походкой и гордой королевской осанкой; под его спокойной внешностью, видимо, скрывается пламенная натура. Он скорее иностранец, а, может быть, долгое время жил в тропиках, так как имеет смуглый, почти желтый цвет кожи. Его друг и секретарь, мистер Лукас, — тот, вне всякого сомнения, иностранец; он ловок и гибок, как кошка, имеет вкрадчивые манеры и цвет кожи у него шоколадный. Таким образом, Ватсон, нам приходится иметь дело с двумя группами иностранцев, — в Вистариа-Лодж и в Гай-Гебли, — и пробелы наши, как видите заполняются.
Эти два человека неразлучны друг с другом и составляют ядро этого дома; но среди его домашних есть лицо, которое для нас, пожалуй, еще важнее, в виду наших целей. У Гендерсона, вместе с его двумя дочерьми одиннадцати и тринадцати лет, живет гувернантка, мисс Бернет, англичанка лет сорока. Кроме того, есть еще один доверенный слуга, замыкающий эту группу людей, которая собственно и составляет семью, так как они путешествуют всегда вместе. Гендерсон же любитель путешествий и всегда в разъездах. Только несколько недель назад он вернулся в Гай-Гебль, находясь в отсутствии целый год. Я могу еще прибавить, что он настолько богат, что может позволить себе какую угодно прихоть. Кроме перечисленных лиц, в доме очень много лакеев, горничных и всевозможной другой прислуги, которой обыкновенно так богаты все большие дома в Англии.
Все это я выяснил путем наблюдений и расспросов. Трудно найти более достоверных свидетелей, чем прислуга, которой почему-либо отказано от места. Счастливый случай помог мне, и я напал, или, вернее, отыскал именно такое лицо. Байнес вполне прав, говоря, что у каждого из нас своя метода, — благодаря ей, мне удалось познакомиться с бывшим садовником Гендерсона, получившим отказ от места просто по прихоти хозяина. Он имеет много друзей среди остальной прислуги, которая почти вся разделяет с ним ненависть к их общему господину. С помощью садовника мне и удалось узнать все эти подробности домашнего быта.
— Загадочные люди, Ватсон! И хотя я не вполне ясно отдаю себе отчет во всем, тем не менее, для меня они являются именно такими людьми. Дом состоит из двух флигелей; господа помещаются в одном, а слуги занимают другой; между ними нет никакой связи, так как за столом прислуживает только доверенный лакей Гендерсона. Все обыкновенно приносится к одной двери, которая и служит связующим звеном между флигелями. Гувернантка и дети гуляют только в саду. Гендерсон же никогда не гуляет один. Его смуглый секретарь следует за ним, как тень. Среди прислуги ходит слух, что господин их чего-то смертельно боится. Между прочим, про него говорят, что он, вероятно, продал свою душу чорту и боится, что его кредитор явится и потребует свою часть. Откуда эта семья явилась, и кто она такая, никто не знает. Сам Гендерсон человек в высшей степени вспыльчивый; раза два он замахивался на своих людей кнутом, и только его громадные средства спасли его от неприятностей.
— Теперь, Ватсон, разберем все дело, считаясь с этими новыми сведениями. Мы вполне можем предположить, что письмо было написано в этом доме кем-нибудь из домашних, с целью уведомить Гарсиа о том, что настало время действовать, как это было заранее условлено. Но кто написал самую записку?
Почерк, несомненно, женский, а в доме только одна женщина, мисс Бернет. Все приводит нас к тому выводу, что письмо могла написать именно она. Во всяком случае, примем это за гипотезу и посмотрим, куда это нас приведет. Кстати, я должен прибавить, что годы и наружность гувернантки совершенно исключают мою первоначальную мысль о романической подкладке дела.
Итак, если записка написана ею, значит, она была в дружбе с Гарсиа и была его сообщницей. Что же она должна была сделать, узнав о его смерти? Весьма возможно, что, в силу необходимости, она должна была молчать, затаив на время в сердце ненависть и жажду мести к тем, кто его убил. Нельзя ли было бы увидеть ее и воспользоваться ее помощью? Эта мысль прежде всего пришла мне в голову. Но тут мы сталкиваемся с весьма подозрительным фактом. Никто не видал мисс Бернет после той роковой ночи, когда произошло убийство. Она бесследно исчезла. Жива ли еще она? Может быть, она погибла в ту же ночь, как и ее друг, которого она призывала на помощь? Или она находится только в плену? Вот пункт, который мы непременно должны теперь выяснить.
— Но тут возникает новая трудность, Ватсон. Вы понимаете, что идти законным путем мы не можем; улик у нас нет никаких, и нас только подымут на смех. Все это может показаться плодом нашей фантазии. Опираться на то, что эта женщина исчезла, мы не можем, так как в этом странном доме прислуга иногда по неделям не видит своих господ. А, между тем, может быть, именно теперь она находится в смертельной опасности. Я могу только внимательно наблюдать за этим домом и больше ничего. С этой целью я оставил там своего агента, Варнера, и он караулит около дома. Но, ведь, если закон здесь ничего не может поделать, мы должны действовать сами.
— Вы составили какой-нибудь план?
— Я знаю, где находится ее комната; по крыше соседнего здания добраться до нее будет не трудно. Я решил отправиться туда вместе с вами сегодня ночью, чтобы попробовать самим решить эту загадку.
Я не могу сказать, чтобы эта мысль показалась мне привлекательной. Таинственный, старинный дом, его странные обитатели, глухая местность и тот факт, что мы ставили себя в очень щекотливое положение, с точки зрения правосудия, — все это значительно охладило мой пыл. Но сила и логика убеждений Холмса были настолько велики, что делали невозможным отказ участвовать в его предприятии. Я был уверен в том, что только действуя таким путем, мы можем разрешить эту загадку. Я молча пожал ему руку, как бы скрепляя наш договор.
Но, видно, судьбе было угодно, чтобы наши похождения закончились менее оригинальным образом; было около пяти часов, и начинались уже весенние сумерки, когда в комнату вдруг вбежал какой-то, видимо, сильно взволнованный рабочий.
— Они уехали, мистер Холмс! Они уехали с последним поездом! Но даме этой удалось бежать от них, — она внизу в коляске.
— Прекрасно, Варнер! — воскликнул Холмс. — Как видите, Ватсон, наши пробелы заполняются.
В коляске мы нашли женщину, почти бесчувственную от перенесенных волнений. Тонкие черты ее лица еще носили следы пережитой драмы. Голова ее беспомощно свесилась на грудь, но когда она повернула к нам лицо, и я увидел ее глаза, мне сделалось как-то не по себе. Лишенные всякого выражения, с неестественно узкими зрачками, они, казалось, ничего не различали перед собой. Ее, видимо, опоили опиумом.
— Я сторожил у ворот, как вы мне приказывали, мистер Холмс, — сказал бывший садовник. — Как только коляска выехала из ворот, я последовал за ней до самого вокзала. Эта дама казалась мертвой, но когда они втолкнули ее в вагон, она вдруг пришла в себя и стала вырываться. Они хотели запереть ее в купэ, но она вторично вырвалась; я помог ей добраться до коляски, посадил ее и привез сюда. Я никогда не забуду его лица в ту минуту, как уводил ее прочь от вагона; если бы эти черные глаза могли убивать своим взглядом людей, я был бы уже мертв.
Мы внесли ее наверх, уложили в постель и дали ей несколько чашек крепкого кофе, благодаря которому она скоро почти совершенно пришла в себя.
Между тем, Холмс послал за Байнесом и рассказал ему, в чем дело.
— Вы предупредили меня, мистер Холмс. Я вижу, что вы заручились именно той свидетельницей, которая была мне так необходима, — сказал инспектор, дружески пожимая моему другу руку. — Ведь я с самого начала шел по тому же следу, как и вы.
— Неужели и вы следили за Гендерсоном?
— Да, мистер Холмс, я видел, как вы крались по парку Гай-Гебля; я сидел в это время на дереве.
— Но, в таком случае, для чего вы арестовали мулата?
Байнес хитро улыбнулся.
— Я был уверен, что Гендерсон подозревает, что за ним следят, и пока не найден убийца, будет скрываться у себя, как мышь, пока не пройдет опасность. Я нарочно арестовал мулата, который вовсе неповинен в убийстве своего хозяина; мне надо было обмануть Гендерсона или человека, который себя так называл, по крайней мере. Я знал, что он после этого сейчас же постарается скрыться и тем самым даст нам возможность овладеть мисс Бернет.
Холмс положил руку на плечо сыщика и сказал:
— Вы далеко пойдете в деле сыска, у вас есть чутье!..
Байнес покраснел от удовольствия.
— На вокзале у меня все время находился человек в статском платье. Он должен был тотчас уведомить меня в случае отъезда Гендерсона, но, вероятно, упустил его из виду в ту минуту, как мисс Бернет удалось освободиться от него. К счастью, ваш помощник поспел вовремя, и теперь она в наших руках. Без нее мы не могли бы арестовать убийцу, но раз она здесь, я надеюсь, что вскоре мне удастся допросить ее.
— С каждой минутой силы все более возвращаются к ней, и она становится бодрее, — сказал Холмс, смотря на гувернантку. — А пока, Байнес, скажите нам, кто этот человек, которого здесь знают под фамилией Гендерсона?
— Гендерсонъ — никто иной, как Мурильо: когда-то его звали «Тигр из Сан-Педро».
Тигр из Сан-Педро? Я сразу вспомнил всю историю этого человека. Он вполне заслужил это прозвище, как самый кровожадный и лютый правитель, прикрываясь именем цивилизации. Энергичный и бесстрашный, он сумел, силой своей воли, в продолжении двенадцати лет удержать за собой власть над трусливым, беспомощным народом. Имя его наводило панический ужас на всю Центральную Америку. Но, наконец, народ возмутился и восстал на него.
Столь же хитрый, как и жестокий, он, однако, постарался немедленно перенести все свои сокровища на судно, уверенный в преданности команды. И когда на следующий день инсургенты штурмом взяли его дворец, тиран был уже далеко, вместе со своими дочерьми, секретарем и богатством. С этой минуты он словно исчез с лица земли, так что об его исчезновении говорили по всей Европе.
— Да, сэр, это дон-Мурильо, Тигр из Сан-Педро, — сказал Байнес, — и если вы видели записку, посланную Гарсиа, то, без сомнения, обратили внимание на зеленые и белые цвета; это, так сказать, государственные цвета Сан-Педро. Хотя он называл себя здесь Гендерсоном, но я следил за ним в Париже, в Риме, в Мадриде и Барселоне, где он и высадился в тысяча восемьсот восемьдесят шестом году. Из Сан-Педро давно уже разыскивали его, но только теперь открыли его настоящее местопребывание.
— Они напали на его след год тому назад, — сказала мисс Барнет, совершенно уже оправившаяся, жадно прислушиваясь к нашему разговору. — Один раз жизнь его уже была в опасности, но его точно хранит какой-то злой гений. И вот опять новая жертва. Бедный, благородный Гарсиа убит, а этот злодей жив. Но на место Гарсиа явится другой, а за ним третий, пока не свершится правосудие. Это так же верно, как то, что каждый день восходит солнце.
Она нервно сжала свои тонкие руки, и бледное лицо ее исказилось от сдержанной ненависти.
— Но каким образом вы оказались замешанной в эту историю, мисс Бернет? — спросил Холмс. — Как англичанка могла участвовать в подобном заговоре?
— Я согласилась на это, так как другим путем правосудие не могло свершиться. Какое дело англичанке до потоков крови, пролитой несколько лет тому назад в Сан-Педро, или до тех богатств, которые он там награбил, чтобы затем вместе с ними скрыться на корабле и спастись от наказания? Вы смотрите на эти преступления, как на что-то отдаленное, как будто они были совершены на другой планете. Но я на себе испытала, что нет преступника, более ужасного, чем Хуан Мурильо, и не могла жить спокойно, пока кровь всех его жертв не получила отмщения.
— Я вполне верю вам, что он именно таков, каким вы его рисуете, так как сам слышал про его жестокости, — сказал Холмс. — Но я хотел бы знать, благодаря чему вы сюда замешаны?
— Я все вам расскажу. Политика этого негодяя состояла в том, чтобы убивать, под каким-либо предлогом, всякого, кто впоследствии мог явиться его соперником. Мой муж — настоящее мое имя — синьора Витторио-Дурандо, — был представителем Сан-Педро в Лондоне. Там он познакомился со мной, и мы обвенчались. Никогда я не встречала более благороднаго человека, чем он. К несчастью, Мурильо скоро стал бояться его превосходства над собой и решил покончить с ним. Под благовидным предлогом он вызвал его в Сан-Педро, где мой муж и был убит. Он сам точно предвидел опасность и, уезжая, не решился взять меня с собой. Имущество его было конфисковано, а мне назначена ничтожная пенсия. Сердце мое было разбито.
Вскоре после этого, как вы знаете, в Сан-Педро вспыхнуло народное восстание. Тиран бежал, но те, кому он причинил непоправимое зло, чьи близкие пострадали от его жестокости, поклялись свести с ним счеты. Между собою они образовали тайное общество, на обязанности которого лежало выполнение клятвы. Как только было открыто, что он принял имя Гендерсона, и скрывается здесь, меня отправили следить за всеми его действиями и сообщить о них членам комитета. Я могла исполнить это, только поселившись в его доме, и с этой целью приняла место гувернантки к его детям. Он даже не подозревал, что женщина, сидевшая за одним с ним столом, вдова того человека, с которым он обошелся так предательски. Я улыбалась ему и добросовестно относилась к своим занятиям, выжидая только удобного момента, чтобы покончить с ним. Одна попытка была уже сделана в Париже, но оказалась неудачной. Мы изрезали всю Европу, чтобы сбить с толку наших преследователей, и опять вернулись в этот дом, купленный им еще в первый свой приезд в Англию. Но и здесь его ждало божеское правосудие в лице Гарсиа, одного из аристократов Сан-Педро, и двух простолюдинов, затаивших в себе жажду мести. Днем Мурильо был недосягаем, так как его всегда сопровождал ближайший друг и приверженец Лукас, или Лопец, как его звали в дни прежнего величия. Но ночью его никто не охранял, и он спал один. В заранее определенный день я послала своему другу Гарсиа записку с указанием, где будет спать тиран, так как он каждую ночь менял комнату. Я должна была наблюдать за тем, чтобы двери на ночь были открыты и зажжен зеленый или белый огонь в окне, выходившем на дорогу, на случай, если бы ему угрожала опасность. Но с самого начала все шло не так, как надо. Бог знает как, я возбудила подозрение в Лукасе. Тихо подкравшись ко мне, он схватил меня за руку как раз в ту минуту, как я кончала свою записку. Он и Мурильо силой привели меня в мою комнату и, без сомнения, покончили бы со мной ударом ножа, если бы были уверены, что избегнут наказания. Но это было слишком опасно для них, и тогда они решили навсегда отделаться от Гарсиа. Они крепко связали меня, и Мурильо до тех пор ломал мне руки, пока я не сказала ему адреса Гарсиа. Лукас написал адрес на моей записке, наложил сургучную печать, прижав ее своей запонкой, и затем отослал ее, вероятно, с Хозе, доверенным слугою Мурильо. Я не знаю как Гарсиа был убит, но в убийстве принимал участие только один Мурильо, так как Лопец ни на минуту не отходил от меня. Вероятно, он подстерег его в кустах около дороги и, когда тот проходил, бросился на него сзади. Сначала они хотели впустить его в дом и затем уже убить его, как вора, пойманного на месте преступления, но они знали, что в таком случае их привлекли бы к суду в качестве свидетелей, а тогда им пришлось бы раскрыть свое инкогнито, чего им вовсе не хотелось. Смерть Гарсиа, по их предположениям, так напугает остальных, что больше уже никто не осмелится их преследовать. Все кончилось бы благополучно, если бы я не знала ни о чем. Пять дней я находилась в томительном заключении, получая так мало пищи, что только с трудом поддерживала свое существование. Сегодня утром мне подали прекрасный завтрак, подложив в него что-то, чтобы усыпить меня. Воспользовавшись моим полусонным состоянием, они меня одели, усадили в коляску и повезли на вокзал. Только тогда, когда поезд уже готов был тронуться, я сообразила, что упускаю единственный шанс к своему спасению. Я выпрыгнула из купэ, но они втолкнули меня обратно; в эту минуту подоспел ваш человек и с его помощью мне удалось спастись. Слава Богу, теперь я уже не в их власти.
Мы молча выслушали этот удивительный рассказ; потом Холмс сказал:
— Наша задача еще не кончена, с нас только снята обязанность следователя; но как люди частные, мы должны действовать.
— Несомненно, — сказал я, — ведь, с точки зрения правосудия он будет оправдан, как действовавший только в силу самообороны. И хотя бы за ним числились миллионы других преступлений, доказано будет лишь это одно.
— Однако, — сказал Байнес, — какое у вас плохое мнение о правосудии вообще; здесь не было самозащиты, он убил человека совершенно хладнокровно, с преднамеренною целью, когда тот и не думал еще нападать на него. Нет, нет, я уверен, что на нас не ляжет пятна, если эти достойные обитатели Гай-Гебля когда-нибудь появятся пред судом.
* * *
Остается прибавить, что прошло очень немного времени, когда «тигр из Сан-Педро» окончил, наконец, свою жизнь. Благодаря хитрости и ловкости, ему удалось обмануть своих преследователей, скрывшись в одном из домов Эдмон-Сквера и выбравшись из него незаметно через черный ход на другую улицу. С тех пор их не видели уже больше в Англии. Только спустя шесть месяцев маркиз Монтальва и его секретарь, синьор Рулли, были найдены убитыми в одном из отелей Мадрида. Преступление было приписано нигилистам, и убийцы так и остались неразысканными. Инспектор Байнес явился к нам в Бекер-Стрит с портретами убитых, в которых мы тотчас признали Мурильо и Лопеца. Для нас не оставалось сомнений, что месть, хотя и поздно, но все же настигла виновных.
— Довольно запутанный случай, милый Ватсон, — сказал в один из вечеров Холмс, сидя за трубкой, — и вам не легко будет передать его в сжатой литературной форме, которой вы так любите пользоваться. Ведь вся история происходит на двух континентах, в ней действуют две группы очень таинственных людей и кроме того, принимает еще участие наш почтенный друг, мистер Скотт Эклс. Это последнее обстоятельство рисует нам покойного Гарсиа очень тонким и предусмотрительным человеком. Надо удивляться только тому, что при содействии нашего милого инспектора, нам не пришлось сбиться с пути и довести до конца главную цель, не уклоняясь в сторону разных случайностей. Но, быть может, вам не все ясно в этом деле Ватсон?
— Я не могу понять, почему вернулся назад мулат?
— Я уверен, что он вернулся из-за странного существа, которое мы нашли в кухне. Человек этот был дикарь и даже, вероятно, идолопоклонник. В ту минуту, как они покидали дом, чтобы укрыться в надежном убежище, где их ждали уже другие заговорщики, его товарищ, по всей вероятности, уговорил его не брать с собою божка, который легко мог их выдать. Но мулату настолько было дорого его сокровище, что он вернулся за ним на следующий день, в тот вечер, когда его видел в окне полисмен. Он подождал три дня, а затем суеверие или любовь к идолу взяли верх, и он снова вернулся за ним в дом. Все это прекрасно понял инспектор Байнес, устроивший ему западню, в которую тот и попался. Что еще, Ватсон?
— Разорванная в клочья птица, ведро с кровью, обгорелые кости, — как вы объясняете их присутствие в кухне?
Холмс улыбнулся, открыл свою памятную книжку и сказал:
— Я нарочно провел целое утро в Британском музее, чтобы сделать вот эту выписку; слушайте: «Ни один идолопоклонник не начнет ни одного важного дела, пока не принесет жертву своему идолу, которого он должен умилостивить. В очень редких случаях жертвы эти бывают человеческие (каннибализм), большею же частью приносятся в жертву белые петухи, разорванные на части еще живыми, или черные козы, которым перерезывают горло, а кровь выпускают, после чего они сжигаются». Из этого вы можете видеть, что наш мулат в точности исполнил обряды своей страны. Конечно, это смешно, Ватсон, — заключил Холмс, медленно закрывая памятную книжку, — но я, кажется, уже говорил вам, что от смешного до ужасного только один шаг.
