Читать «Рассказ сквайра»

В 1769 году, маленький городок Барфорд приведен был в сильное волнение распространившимся говором, что какой то джентльмен ("т. е. настоящий джентльмен", как говорил содержатель гостинницы "Джордж") осматривал старый дом мистера Клэверина. Дом этот находился не то, что в городе, да и нельзя сказать, что за-городом. Он стоял на самом краю Барфорда, по дороге, ведущей в Дерби. Последним владельцем этого дома был некто мистер Клэверин, - нортумберлендский джентльмен хорошей фамилии, который, будучи младшим сыном в семействе, приехал в Барфорд на постоянное житье; но когда старшие братья переселились в вечность, его ввели во владение фамильным поместьем. Дом, о котором идет речь, назывался "Белым Домом" на том основании, что он был окрашен беловатой известью. При нем находился хорошенький садик и обширный двор, на котором мистер Клэверин устроил превосходные конюшни, со всеми, известными в то время, улучшениями. Постройкой конюшень он надеялся привлечь в свой дом хороших постояльцев, потому что округ славился отъезжими полями; в других отношениях ему нечем похвалиться. В доме было множество отдельных спален; из них некоторые соединялись одна с другою, составляя таким образом квартиры в три и даже в пят комнат; были отдельные гостиные, небольшие и удобные, но мрачные и даже страшные, с деревянными панелями, покрытыми тяжелой аспидного цвета краской; большая столовая и над ней большая зала, с крытыми балконами, выходили окнами в сад.

Таковы были удобства Белого Дома. Как кажется, в нем для чужеземцов ничего не было привлекательного, но добрые граждане Барфорда гордились им, как огромнейшим домом в городе, и как домом, в котором "столичные жители" и барфордская "знать" часто встречались за дружескими обедами мистера Клэверина. Чтоб вполне оценить это обстоятельство, это приятное воспоминание, нужно прожить несколько лет в маленьком провинциальном городке, окруженном поместьями джентльменов. Вы тогда поймете, до какой степени поклон или привет со стороны титулованного джентльмена возвышает граждан, в их собственных глазах: для них это то же, что получить голубые подвязки, с серебряным галуном, какие получил в подарок швейцар мистера Биккерстаффа. Получив поклон или привет, им становится и легче и веселее на душе втечение целого дня. С отъездом мистера Клэверина, миновалась и возможность.встречаться с столичными и знатными людьми.

Я упоминаю об этих вещах с тою целью, чтоб вы могли составить идею о желании жителей Барфорда видеть Белый Дом обитаемым. Для полноты этой идеи, вы должны прибавить ко всему сказанному и суетню, и таинственность, и многозначительное выражение в лицах, производимые в небольшом городке каким нибудь маленьким событием; поэтому, быть может, вам не покажется удивительным, что десятка-два оборванных ребятишек провожали новоприбывшого джентльмена до дверей Белого Дома, и что, в небольшой промежуток времени, пока джентльмен осматривал дом под руководством мистера Джонса, конторщика городского нотариуса, к удивляющейся толпе мальчиков присоединилось еще человек тридцать, надеявшихся собрать какие нибудь сведения, прежде, чем угрозы и бич отгонят их на благородную дистанцию. Но вот показались джентльмен и писец нотариуса. Последний что-то доказывал с весьма убедительными жестами. Джентльмен был высокого роста, хорошо одет, недурен собой; но в его орлином взгляде и в его голубых глазах проглядывало что-то лукавое, холодное, в крайней степени неприятное для проницательного наблюдателя. Разумеется, между ребятишками не было проницательных наблюдателей; но они стояли слишком близко, - близко даже до неудобства, так что джентльмен, приподняв правую руку, в которой держал хлыстик небольшого размера, отпустил ближайшим зрителям два-три удара, любуясь с зверским наслаждением ропотом и криком отхлынувшей толпы. Спустя несколько секунд, выражение его лица изменилось.

- Ловите! вскричал он, вынув из кармана горсть мелких денег, частию серебряных и частию медных, и бросив их в толпу ребятишек: - Ловите! хватайте! берите!... В три часа приходите к гостиннице "Джордж", я швырну вам еще столько.

И ребятишки, когда он проходил мимо их с конторщиком нотариуса, прокричали ему громкое "ура!"

- Я съиграю с ними штуку, сказал он про себя; ему как будто блеснула светлая и приятная мысль: - я их отучу бегать и присматривать за мной. Знаете ли, что я сделаю? Я брошу им горсть раскаленных монет, так что они непременно ожгут себе пальцы. Приходите посмотреть их кривлянья и послушать визг. Мне приятно будет отобедать с вами в два часа, и тогда, быть может, я окончательно порешу с вами относительно этого дома.

Мистер Джонс согласился прийти в гостинницу "Джордж"; но очевидно было, что это приглашение ему не нравилось. Мисгеру Джонсу не хотелось бы сказать, даже самому себе, что человек, у которого кошелек набит деньгами, который держал множество лошадей, который так непринужденно говорил о нобльменах, и тем более, который намеревался нанять Белый Дом, - вовсе не был похож на джентльмена; тревожное любопытство узнать, кто такой этот мистер Робинзон Гиггинс, занимало ум конторщика долгое время даже после того, как мистер Гиггинс, прислуга мистера Гиггинса и лошади мистера Гиггниса заняли Белый Дом в качестве законных постояльцев.

Белый Дом был перекрашен (на этот раз в светложелтый цвет) и вообще приведен снаружи в порядок услужливым и обрадованным хозяином дома; между-тем, как его постоялец, повидимому, имел расположение сорить деньгами на внутренния украшения, которые до такой степени были блестящи и эффектны, что доставили удивлению добрых граждан Барфорда девятидневную пищу. Панели темно-аспидного цвета превратились в розовые с золотыми блестками; старинные дубовые балюстрады заменились новыми, золочеными; но, что всего достойнее было замечания, так это конюшни. Со времен римских императоров никогда еще не прилагалось такого внимания и попечения к комфорту, спокойствию и здоровью лошадей. Зато никто в Барфорде не удивлялся красоте этих лошадей, когда их водили по улицам, покрытых попонами, красиво и грациозно изгибающих шеи, прыгающих и сдерживаемых в их горячности. Их сначала провожал только один грум, тогда как по силе своей оне требовали, по крайней мере, трех человек. Мистер Гиггинс поэтому почел нужным выбрать из Барфорда двух молодцов; и Барфорд в высшей степени одобрял этот выбор. Дать двум молодым людям занятие, со стороны джентльмена не только было благосклонно и благоразумно, но, в добавок, им предстояло приобресть в конюшнях мистера Гигтиса такой навык обходиться с лошадьми, какой мог бы доставить им выгоды в Донкастере и Ньюмаркете, на этих двух главных лошадиных рынках Британии. Округ Дерби, в котором расположен был Барфорд, находился в слишком близком разстоянии от Лэйстера, чтоб не поддерживать псовую охоту и гончих собак. Известнейшим охотником в округе был некто сэр Гарри Манли. Он судил о человеке не по выражению лица и не по складу ума, но он, как выражался сам сэр Гарри, измерял его "длиной рогатины". Определительнее всего сэр Гарри судил о человеке, увидев его верхом на лошади: и если посадка его была правильна и непринужденна, если он свободно управлял бойкой лошадью, и если его неустрашимость была неоспорима, сэр Гарри приветствовал его, как брата.

Мистер Гиггинс участвовал в первом собрании охотников не как член, но как аматер. Барфордские охотники гордились отвагой и смелым наездничеством; они знали местность, как свои пять пальцев; несмотря на то, этот новый, совершенно чужой человек, скача через незнакомые рвы и изгороди, сидел на лошади, как прикованный, хладнокровно подавая советы старому охотнику и в то же время разглаживая хвост убитой лисицы, а он, то есть старый охотник, любивший поворчать даже при самых незначительных выговорах сэра Гарри и накинуться на всякого другого охотника, который бы дерзнул произнесть слово против его шестидесятилетней опытности на поприще жокея, грума, истребителя дичи в чужих владениях и пр. и пр., - он, старый Исак Вормли, смиренно выслушивал умные советы этого незнакомца, и только изредка бросал на него быстрые, выразительные, лукавые взгляды, имевшие сходство с острыми и лукавыми взглядами лисицы, вокруг которой завывали своры гончих, несмотря на увещания коротенького хлыстика, торчавшого из изношенного кармана Вормли. В то время, когда сэр Гарри, сопровождаемый множеством охотников, въехал в мелкий и поросший дикою травой кустарник, мистер Гиггинс снял шляпу, поклонился полу почтительно, полуравнодушно и потом насмешливо улыбнулся двум-трем охотникам с недовольными лицами.

- Поздравляю вас, сказал сэр Гарри: - вы отличный наездник. Надеюсь, мы будем часто видеться с вами.

- Я надеюсь сделаться членом вашего общества, сэр, сказал мистер Гиггинс.

- Мы почтем за особенное удовольствие, за особенное счастие принять в наш кружок такого отважного наездника. Вы вихрем неслись за зверем, тогда как некоторые из наших друзей....

И сэр Гарри окончил свою мысль сердитым взглядом, брошенным на двух трксов.

- Позвольте мне отрекомендоваться: я егермейстер здешняго округа.

И с этим вместе сэр Гарри вынул из кармана визитную карточку, на которой красовался его титул со всеми подробностями.

- Надеюсь, господа, сегодня вы обедаете у меня: могу ли я просить и вас удостоить меня этой честью?

- Мое имя - Гиггинс, отвечал незнакомец, кланяясь низко: - я только вчера приехал в Барфорд, занял Белый Дом, и не успел еще передать соседям рекомендательных инеем.

- Вздор! вскричал сэр Гарри: - человек, с вашей посадкой и с этой лисицей в руке, имеет полное право входить во все дома нашего округа без рекомендаций и везде будет приятным гостем. Мистер Гиггинс! мне приятно будет покороче познакомиться с вами за моим обедом.

Мистер Гиггинс знал очень хорошо, каким образом упрочить знакомство, начало которого сделано было в отъезжем поле. Он умел спеть хорошую песню, умел рассказать хороший анекдот, имел отличный запас острых слов и шуток. Он обладал тою светскостью, тем остроумием, - которое в иных людях кажется инстинктом, - руководившим его, указывавшим ему употреблять свои шутки безнаказанно или вызывать похвалы и рукоплескания со стороны более шумных, пылких или богатых людей. К концу первого года, мистер Робинзон Гиггинс был любимейшим членом общества охотников, ускакал далеко вперед от своих товарищей, как заметил сэр Гарри, главный его покровитель, однажды вечером, когда охотники только что вышли из-за стола соседняго сквайра.

- Вы говорите так, потому что вам известно, сказал сквайр Гэрн, держа сэра Гарри за пуговку: - я хочу сказать, что вы заметили, что этот молодой повеса умильно поглядывает на Катерэйн; - а у меня Катерэйн девушка добрая, и в день свадьбы получит, по духовному завещанию матери, десять тысяч фунтов стерлингов; но, вы уж извините меня, сэр Гарри, я не хочу в таком важном случае поступить опрометчиво.

Хотя старому егермейстеру предстояла довольно дальняя дорога; хотя новый месяц появлялся на небе довольно рано и скрывался весьма скоро после появления, но, не смотря на то, его доброе сердце до такой степени было тронуто отеческим безпокойством за участь дочери, что он остановился и вернулся в гостиную, чтоб высказать свои убеждения в достоинствах молодого человека еще торжественнее и выразительнее:

- Мой добрый сквайр, позвольте мне уверить вас, что теперь я знаю этого человека отлично хорошо; - я могу утвердительно сказать, что превосходнее этого человека не существовало в мире. Имей я двадцать дочерей, я предоставил бы ему на выбор любую.

Сквайру Гэрну и в голову никогда не проходило спросить старого друга, на чем основывается его мнение о мистере Гиггинсе; - мнение это высказывалось с слишком большою горячностью, устранявшею всякую возможность сомневаться; к тому же, допустить неосновательность этого мнения, значило огорчить и прогневить доброго старика. Мистер Гэрн от природы не умел сомневаться, размышлять или задумываться. Если при этом случае он и безпокоился, так это собственно из любви к Катерэйн, своей единственной дочери. После же слов сэра Гарри, старик, хотя и не весьма твердым, шагом, за то с весьма спокойным духом, вошел в гостиную, где его милая дочь Катерэйн, во всем блеске красоты, стояла подле мистера Гиггинса на небольшом ковре у камина, - при чем мистер Гиггинс что-то шептал, а Катерэйн слушала его, потупив взоры. Она казалась такою счастливою, имела такое удивительное сходство с покойной матерью (когда еще сквайр был молодым человеком), что все мысли отца сосредоточились в одно желание угождать ей. Его сын и наследник должен был жениться и привести свою жену на житье с сквайром; Барфорд и Белый Дом находились от его поместья на час езды; и в то время, когда эти мысли пробегали в его голове, он спросил мистера Гиггинса: не угодно ли ему переночевать, - молодой месяц уже скрылся, возвращаться домой и поздно и темно. - Катерэйн смотрела на мистера Гиггинса с таким очаровательным, тревожным ожиданием, что мистеру Гиггинсу оставалось только согласиться.

При таких поощрениях со стороны старого сквайра, жителям Барфорда показалось в одно прекрасное утро в высшей степени странным и изумительным, что мисс Катерэйн Гэрн убежала из дому; и когда, согласно принятому в подобных случаях обыкновению, отыскалась записка, говорившая, что мисс Катерэйн "убежала в Гретна-Грин с другом её сердца", чтоб обвенчаться там, - никто не мог объяснить себе, почему бы ей не остаться дома и спокойно не обвенчаться в приходской церкви. Она всегда была романтичная и сантиментальная девушка; очень недурная лицом, с весьма нежным и любящим сердцем, весьма избалованная и с весьма заметным недостатком здравого разсудка. Её снисходительный отец был сильно огорчен таким очевидным недоверием к его неизменной родительской любви; но когда приехал его сын, полный сильного негодования, сквайр Гэрн защищал молодую чету всею силою своего красноречия, приписывал этот поступок характеру дочери, которым он всегда восхищался и гордился. Как бы то ни было, дело кончилось объявлением мистера Натаниеля, что он и его жена отказываются от всяких сношений с сестрой, и её мужем.

- Перестань, Нат! Ты только повидайся с этим человеком, говорил старый сквайр, дрожа от страха за горестные предположения относительно семейной вражды. - Я уверен, ты его полюбишь. Ты только спроси сэра Гарри, какого он мнения о нем.

- Чорт возьми вашего сэра Гарри! Сэр Гарри ни о чем не заботится; для него тот и отличный человек, который хорошо сидит на коне, а в остальном - хоть трава не рости. Кто этот человек? Что он такое? Откуда он приехал? Какие его средства? Какой он фамилии?

- Он приехал из южных провинций - из Сюрри или Соммерсетшэра, - право, не припомню; средства имеет отличные, потому что за все платит щедро. В Барфорде нет ни одного торговца, который бы не сказал, что деньги у мистера Гиггинса льются, как вода, и как вода оне для него ровно ничего не значат; он тратит их, как какой нибудь принц. Не знаю какой он фамилии; - но на его печати есть герб, по которому ты можешь узнать, если хочешь, что он должен быть из старинной фамилии; - к тому же он постоянно ездит на юг собирать арендные деньги с своих поместий. О, Нат! еслиб ты только был добрее; я бы радовался замужству моей Китти, как радуется всякий отец счастливому замужству дочери.

Мистер Натаниель Гэрн нахмурился и произнес про себя два - три проклятия. Бедный старик пожинал плоды своей слабости к двум детям. Мистер и мистрисс Натаниель Гэрн решительно отказались от всяких сношений с Катерэйн и её мужем. - Сквайр Гэрн не смел даже пригласить новобрачных погостить в его собственном доме. Каждый раз, отправляясь с визитом в Белый Дом, он отправлялся тайком, как преступник; и если случалось ему ночевать там, то, возвращаясь на другой день домой, он страшился упреков, в которых бездушный Натаниель был до известной степени прав. Впрочем, мистер и мистрисс Гэрн были единственными людьми, которые не посещали Белого Дома. Мистер и мистрисс Гиггинс пользовались гораздо большим расположением, чем их невестка с мужем. Из Катерэйн вышла премиленькая и прерадушная хозяйка дома; воспитание, которое она получила, давало ей возможность переносить недостатки светского образования в приятелях, окружавших её мужа. Она одинаково наделяла улыбками и барфордских обывателей и соседних помещиков; - короче, она безсознательно разыгрывала роль очаровательной помощницы желанию мужа приобрел всеобщее расположение.

Но, надобно и то сказать, везде вы найдете существо, готовое делать злобные замечания и извлекать злобные заключения из вещей самых обыкновенных: - в Барфорде этою зловещею птицею была некто мисс Пратт. Она не принадлежала к обществу охотников, - следовательно, наездничество мистера Гиггинса не пробуждало в ней особенных восторгов. Она не участвовала в шумных попойках, - следовательно, ее не могли смягчить отличные вина, так щедро разливаемые между его гостями. Она терпеть не могла, ни комических арий, ни забавных анекдотов, следовательно, в этом отношении её одобрение оставалось неприступным. Эти три секрета приобретать расположение составляли величайшую прелесть в мистере Гиггинсе. Мисс Пратт только сидела и наблюдала. При конце каждого из лучших анекдотов мистера Гиггинса, её лицо казалось неподвижно серьезным, - между тем как взгляд её маленьких, никогда не мигающих глаз, был остр как конец тонкой иглы, - взгляд, который мистер Гиггинс скорее ощущал, нежели видел, и который, падая на него, производил в нем лихорадочную дрожь, даже среди самого знойного дня. Мисс Пратт была диссидентка, и, чтобы смягчить ее, мистер Гиггинс приглашал к обеду её духовника, и в подобных случаях держал себя и свое общество благоприлично; кроме того делал хорошия пожертвования в пользу бедных, находившихся под покровительством диссидентов. И все напрасно.... В лице мисс Пратт не шевельнулся ни один мускул, чтобы показать наклонность к снисходительности. Мистер Гиггинс сознавал в душе своей, что на перекор всем его усилиям очаровать мисс Пратт и её приверженцев, на её стороне существовало какое-то тайное влияние, производившее сомнение, подозрение и злобное расположение перетолковывать все его слова и поступки в дурную сторону. Мисс Пратт, маленькая, дурнолицая, старая дева, жившая на восемьдесят фунтов стерлингов в год, была колючим тернием в популярном венце мистера Гиггинса, хотя она ни разу не сказала ему грубого слова; напротив, всегда обращалась к нему с натянутой и изысканной вежливостью.

Колючим тернием и источником горести была мисс Пратт и для мистрисс Гиггинс! - Детей у них не было. Бывало, с каким наслаждением и вместе с завистью останавливалась мистрисс Гиггинс перед безпечною и шумною группою игравших детей; и потом, замеченная, отходила от них с глубоким и тяжелым вздохом.

Замечали, что мистер Гиггинс прилагал особенное старание к сохранению своего здоровья. Он ел, пил, делил моцион по каким-то секретным, ему одному известным, правилам; - иногда, правда, он позволял себе и излишества, но весьма редко, - только при тех случаях, когда возвращался из своих поместий на юге. Необыкновенный подвиг и усталость, - тем более, что мил на сорок в окружности от Барфорда не было ни дилижансов, ни почтовых карет, и мистер Гиггинс, как и большая часть провинциальных джентльменов того времени, предпочитал верховую езду, - эта необычайная усталость, повидимому, требовала некоторого излишества в виде вознаграждения за долгое воздержание. По городу носилась молва, что, по возвращении домой, он запирался в своем кабинете и втечение нескольких дней пил мертвую чашу. На эти оргии никто не допускался.

Однажды, - день этот долго был памятен жителям Барфорда, - гончия напали на след зверя недалеко от города, и отъискали лисицу в диком кустарнике, в котором начинали показываться здания зажиточнейших граждан, предпочитавших загородную жизнь - жизни городской. В числе этих лиц, главным был мистер Доджон, присяжный стряпчий Барфорда и агент всех соседних помещиков. Фирма Доджон составляла контракты, брачные условия и духовные завещания по всем окрестностям для нескольких поколений. На ответственности отца мистера Доджона лежала обязанность собирать арендные деньги в различных поместьях; - лежала эта обязанность на ответственности мистера Доджона и в то время, о котором идет речь, - как лежала она и в последствии на его сыне, внуке, правнуке и т. д. и т. д. Их ремесло, или, вернее, их занятие, было для них родовым наследством, переходившим из рода в род. К сознанию своего долга и своих обязанностей примешивалось какое-то старинное феодальное чувство, род горделивой покорности, проистекавшей из их отношений к сквайрам, у которых они были блюстителями семейных тайн, и которым доходы с собственных поместий и даже самые поместья были менее известны, чем фирме Доджон.

Мистер Джон Доджон построил себе домик в вайльдбирийском кустарнике. Это был ни более ни менее как сельский коттедж, так, по крайней мере, именовал его владелец. В вышину коттедж имел только два этажа, зато размеры его в длину и ширину были значительны. Из Дерби нарочно были выписаны мастеровые всякого рода, чтоб сделать его вполне комфортабельным. Перед коттеджем разстилался сад, - небольшой, это правда, - зато отделанный с величайшим вкусом и содержавший в себе цветы самых редких сортов. Весьма вероятно, владетелю этого миленького местечка в высшей степени было прискорбно, когда, в тот день, о котором я говорю, лисица, после долгого преследования, втечение которого она обежала несколько миль, - скрылась в саду мистера Доджона. Мистер Доджон принял, однакоже, спокойный вид, когда джентльмен-охотник, с безпечною наглостью, свойственною сквайрам того времени и того места, переехал через бархатистый луг, и, постучав в окно рукояткой бича, попросил позволение - нет, извините, он вовсе этого не сделал, - он только объявил мистеру Доджону намерение охотников войти в сад и выгнать лисицу. Мистер Доджон принудил себя изъявить согласие с улыбками и грацией Гризельды мужеского пола, и потом поспешно отдал приказание приготовить завтрак, весьма справедливо догадываясь, что шесть часов охоты придадут даже самому обыкновенному блюду превосходнейший вкус. Он терпеливо смотрел, как грязные сапоги охотников отпечатывали следы на чистых полах, - и чувствовал признательность за осторожность, с которою мистер Гиттинс, без шуму и на цыпочках, ходил по комнатам и с особенным любопытством их осматривал.

- Я тоже намерен выстроить дом, и, клянусь честью, такого прекрасного образца, как ваш дом, нигде не встретишь.

- О! мой коттедж слишком мал, чтоб принять его за образец дома, который вы желали бы построить, отвечал мистер Доджон, принимая комплимент с удовольствием, выражавшимся потиранием ладони о ладонь.

- Нет! не совсем мал! не совсем! Позвольте. У вас есть столовая, гостиная...

Мистер Доджон дополнил недоконченную фразу:

- Четыре чистых комнаты и спальни. Впрочем, позвольте показать вам весь дом. Признаюсь, мне стоило некоторого труда устроить его, и хотя размеры его далеко менее тех, какие потребны для вашего дома, несмотря на то, может статься, вам понравится расположение комнат.

Оставив завтракающих джентльменов, с полными ртами и полными тарелками, они внимательно осмотрели комнаты нижняго этажа. После этого мистер Доджон сказал:

- Если вы устали, мистер Гиггинс, то без церемонии остановите меня, ведь это мой любимый конек; - а если не устали, то пойдемте на верх и я покажу вам мой кабинет.

Кабинет мистера Доджона находился в средине верхняго этажа, над портиком, образовавшим балкон, который был тщательно убран цветами. Внутри кабинета находились всякого рода изящные украшения, скрывавшия присутствие массивных и прочных ящиков и сундуков, составляющих неизбежную принадлежность профессии мистера Доджона; потому что, хотя его контора была в Барфорде, но (как говорил он мистеру Гиггинсу) самые драгоценные вещи и большие капиталы хранил он здесь, как в месте более безопасном, чем контора, которая запиралась на ночь и оставалась без всякого присмотра.

Но, при следующей встрече, мистер Гиггинс, потрепав Доджона по плечу, заметил ему, что дом его оказался весьма небезопасным. Дело в том, что недели две спустя после того, как джентльмены-охотники завтракали в этом доме, самый крепкий сундук мистера Доджона, в его кабинете на верху, сундук с потайным замком, который он сам изобрел и секрет которого известен был только одному изобретателю и весьма немногом из его задушевных друзей, которым он с гордостию показывал свои изобретения, - этот крепкий сундук, содержавший в себе полугодичный сбор аренды нескольких помещиков, был взломан и опустошен, и богатый мистер Доджон должен был приостановить своего агента в покупке фламандских картин, потому что его собственные деньги требовались на пополнение похищенных сумм.

Полицейские сыщики того времени не могли напасть даже на следы грабителей; - правда, они схватили двух-трех бродяг и представили их мистеру Донаверу и мистеру Гиггинсу - мирным судьям в Барфордском суде, но к обвинению их не представлялось ни малейшого повода, и, после двухдневного заточения, их освободили. Между тем, мистер Гиггинс принял за правило подшучивать над мистером Доджоном, спрашивая его от времени до времени, станет ли он вперед рекомендовать свой дом, как самое безопасное место, или, не изобрел ли он новых средств и орудий к охранению домов от разбойников?

Спустя два года после этого события, - или около семи лет после женитьбы мистера Гиггинса, - однажды, во вторник вечером, мистер Дэвис, барфордский врач, читал газеты в кофейной комнате гостинницы "Джордж". Он принадлежал к клубу джентльменов, которые иногда собирались в этой комнате поиграть в карты, почитать газеты, потолковать о ярмарке в Дерби и о ценах сельских произведений. В этот вечер был жестокий мороз, и в клуб пришли весьма немногие. Мистер Дэвис непременно хотел кончить статью в "Gentleman's Magasine", делая из нея выписки, в намерении написать на нее возражение. При ограниченных средствах, он не имел возможности купить экземпляр и читать его дома. Поэтому, он засиделся до поздней поры. Был уже десятый час, а в десять комната запиралась. В то время, когда он занимался выписками, вошел мистер Гиггинс. От холода он был бледен и не в духе. Мистер Дэвис, исключительно пользовавшийся до его прихода теплотою камина, весьма вежливо подвинулся к стороне и вручил новому пришельцу единственную лондонскую газету. Мистер Гиггинс взял ее и сделал некоторые замечания на жестокую стужу; но мистер Дэвис был слишком углублен в статью и предполагаемые возражения, чтоб вступить в разговор охотно. Мастер Гиггинс придвинулся к камину, поставил ногу на решетку, положил газету на конец ближайшого стола, и в этом положении сидел, всматриваясь в горячую золу и склоняясь к ней всем телом, как будто в нем замерзли не только кости, но и самый мозг в костях. Наконец, он сказал:

- В вашей газете нет ли описания убийства в Бате?

Мистер Дэвис, окончивший свои выписки, приготовился уже уйти; но при этом вопросе остановился и спросил:

- А разве в Бате было убийство? - Нет, об этом я ни чего не прочитал.... Кого же там убили?

- О! это было ужасное, чудовищное убийство! - сказал мистер Гиггинс, не отрывая своих взоров от камина, и глядел на огонь, до такой степени расширив глаза, что зрачки совершенно окружились белками. - Страшное, ужасное убийство! Не знаю, что будет с убийцею?... Я смотрю на красный, яркий центр этого огня.... посмотрите, как безпредельно отдаленным он кажется, и как отдаление это увеличивает его и превращает во что-то грозное и неугасимое!

- Мой добрый сэр, вы простудились: вы дрожите, у вас лихорадочный жар!

Мистер Дэвис так и думал, что в его собеседнике развиваются симптомы горячки и бред.

- О, нет! сказал мистер Гиггинс. - Я не простудился. Я только дрожу от того, что ночь ужасно холодна,

И на несколько минут он пустился в разговор с мистером Дэвисом о статье в "Gentleman's Magazine", потому что сам был большой охотник до чтения, и мог ценит дарования мистера Дэвиса лучше всех жителей Барфорда. Время приближалось к десяти и мистер Дэвис встал, чтоб отправиться домой.

- Не уходите, Дэвис, посидите. Мне хочется, чтоб вы остались здесь. Мы выпьем бутылочку портвейну и это развеселит старого Саундерса. Я хочу рассказать вам об этом убийстве, продолжал он, понизив свой голос. Жертвою убийства была старушка, и злодей убил ее в то время, когда она сидела у камина и читала библию!

При этих словах он бросил на мистера Дэвиса странный, испытующий взгляд, как будто ему хотелось увидеть в своем собеседнике сочувствие к ужасу, который внушила ему мысль об убийстве.

- Кого же вы подозреваете, мой добрый сэр? Кто же этот убийца, которым вы так заинтересованы? - Ведь здесь, в Барфорде, никого не убили?

- Разумеется, нет! Вы, верно, меня не понимаете. Кажется, я вам ясно говорю, что это было в Бате! сказал мистер Гиггинс, с некоторым гневом, и потом, успокоившись, положил руку на колено мистера Дэвиса и, слегка удерживая его, начал рассказ об убийстве, которое его так сильно занимало. Впрочем, его голос и манера были натянуты до холодности, до какого-то окаменения, - он ни разу не взглянул в лицо мистера Дэвиса, и от времени до времени, как вспоминал впоследствии мистер Дэвис, сжимал его ногу, как в тисках.

- Старушка эта жила в небольшом домике, в спокойной, старой улице. При ней находилась служанка. Носилась общая молва, что она была добрая старушка: один только замечали в ней недостаток - это страсть копить деньги и никогда не помогать бедным. Согласитесь, мистер Дэвис, - ведь грешно не помочь бедному, не подать нищему гроша - грешно, грешно.... не правда ли? Вот я так всегда подам нищему; - я когда-то читал в библии, что "милостыня искупает множество грехов". - Нечестивая старушка никогда не подавала нищим, но копила и копила деньги. Кто-то прослышал про это: она сама бросила искушение на свою дорогу. Самому Богу угодно было наказать ее. Убийца - мужчина, а может быть и женщина - почему знать? - словом сказать - убийца тоже прослышал, что она ходила в церковь утром, а служанка её вечером; и в то время, когда служанка была в церкви, когда в улице и в доме водворилось безмолвие, вместе с наступлением вечерняго мрака, она садилась за библию, - а это, заметьте! - величайший грех, - грех, за который Бог накажет рано или поздно. И, действительно, с наступлением сумерек, на лестнице послышались чьи-то шаги, и в комнате старушки очутился убийца. - Сначала он.... ах нет!.... Сначала.... ведь это одно предположение.... понимаете... это одна только догадка.... он довольно учтиво попросил ее отдать ему деньги или, по крайней мере, сказать, где оне находятся; но старая скряга отказала ему; ни за что в свете, несмотря на все его угрозы, она не хотела разстаться с ключами; она так спокойно смотрела ему в лицо, как будто перед ней стоял ребенок. О Боже! - мистер Дэвис! - будучи еще ребенком, я видел во сне, что совершаю точно такое же преступление, и проснулся с горькими слезами; - моя мать старалась успокоить меня.... вот причина, почему я дрожу всем телом... да прибавьте к этому холод сегодня холодно, ужасно холодно!

- И что же, он убил старую лэди? - спросил мистер Дэвис. - Извините сэр, но меня интересует ваш рассказ.

- Да, убил; он перерезал ей горло; и я как теперь вижу ее: лежит в своей маленькой, безмолвной комнатке, с лицом мертвенно-бледным и обращенным кверху, в луже крови. - Мистер Дэвис, это вино не лучше воды: мне хочется выпить чего нибудь по-крепче.

Мистер Дэвис до такой степени изумлен был этом рассказом, что готов был тогда же сказать, что преступление совершено его собеседником.

- Напали ли, по крайней мере, на следы убийцы? спросил он.

Прежде чем отвечать, мистер Гиггинс выпил полстакана рому.

- Нет! никаких следов не найдено... никогда и не найдут их для меня нисколько не удивительно, мистер Дэвис, - я решительно не стану удивляться, если убийца не признается в своем преступлении; - а если так, то скажите, будет ли ему помилование в день Страшного Суда?

- Это Богу одному известно! - сказал мистер Дэвис торжественно. - Это такая страшная история, - продолжал он, вставая: - что мне бы крайне не хотелось оставить эту теплую и светлую комнату и выйти на холод и мрак. Но - делать нечего: надобно итти. - Одно только могу вам сказать, что я надеюсь и верю, что убийца будет найден и повешен. - Я бы вам советовал, мистер Гиггинс, если только вам угодно будет принять мой совет, лечь в теплую постель и выпить липового чаю; и если позволите, я пришлю на ваше разсмотрение мои возражения на статью в журнале "Gentleman's Magazine".

На другое утро мистер Дэвис отправился навестить больную мисс Пратт, и по своей любезности рассказал ей все, что слышал накануне об убийстве в Бате. Из его рассказа составилась весьма хорошенькая история. Мисс Пратт принимала живое участие в судьбе старой лэди, - частию потому, что её положение имело сходство с положением старушки: она точно также копила деньги, держала при себе одну служанку и в воскресные вечера оставалась дома одна, отпуская служанку свою в церковь.

- Когда же все это случилось? спросила она.

- Мистер Гиггинс не назвал дня; но, несмотря на то, надобно думать, что это случилось в прошлое воскресенье.

- А сегодня среда. Впрочем, дурные вести разносятся быстро.

- Да: мистер Гиггинс думал, что об этом напечатано уже в лондонских газетах.

- Это невозможная вещь. Откуда же мистер Гиггинс узнал об этом?

- Не знаю; я не спросил. Мне кажется, он вчера только приехал; говорят, он ездил в южные провинции собирать доходы с своих имений.

Мисс Пратт вздохнула. - Каждый раз, когда упоминалось имя мистера Гиггинса, она, по обыкновению, выражала свое нерасположение к нему и свои подозрения вздохами.

- Мистер Дэвис, я не увижусь с вами втечение нескольких дней. Годфри Мертон пригласил меня погостить у него и у его сестры, и я полагаю, это принесет пользу моему здоровью. К тому же, прибавила она: - при этих зимних вечерах, при этом размножении разбойников в нашем государстве, - признаюсь, не безопасно жить одной, и в случае опасности иметь при себе одну только Пегги.

Мисс Пратт отправилась погостить к кузену, мистеру Мертону. Он был деятельным мирным судьею, и заслужил эту репутацию по всей справедливости. Однажды, он пришел домой с пачкою только что полученных писем.

- Дурные вести о нравственности вашего маленького городка, Джесси! - сказал он, дотрогиваясь до одного из писем. - Между вами живет или убийца или друг убийцы. В прошлое воскресенье зарезали в Бате бедную старушку, по этому случаю я получил из министерства предложение "оказать деятельное участие" в отъискании убийцы. Этот негодяй должно быть одержим был жаждой и имел спокойный и веселый нрав, потому что перед приступом к ужасному злодейству он выдернул кран в боченке с имбирным пивом, заваренным старушкой, и, потом, вероятно, чтоб крепче заткнуть, обвернул его клочком письма, которое, как надобно полагать, вынул у себя из кармана. На одной стороне этого клочка можно было разобрать отрывки слов: "нс, эсквайр.... арфорд....."; - последния два слова, по замечанию догадливого следственного чиновника, означают: Барфорд, близ Кегворта. На другой стороне, как я догадываюсь, значится название лошади, приготовленной к состязанию на конской скачке; - название довольно странное: Church-and-King-and-down-with-the-Rump.

Мисс Пратт немедленно припомнила это название.

- Позвольте; мне помнится, что мистер Натаниель Гэрн имеет, или имел (согласитесь сами, ведь я должна быть осторожна в моих показаниях), скаковую лошадь с этим забавным названием.

- Мистер Натаниель Гэрн, повторил мистер Мертон, принимая к сведению это известие, и потом снова обращаясь к предложению министерства. - В комнате убитой нашли также небольшой кусок ключа, отломанный в тщетном усилии отпереть комод.... прекрасно, прекрасно. - Данные определительны. С таким отчетливым предложением можно, кажется, что нибудь сделать.

- Мистер Дэвис говорил, что ему рассказывал мистер Гиггинс.....

- Гиггинс! воскликнул мистер Мертон: - нс. Это не тот ли Гиггинс, страшный головорез, который убежал с сестрой Натаниеля Гэрна?

- Хот самый! отвечала мисс Пратт. - Впрочем, хотя он никогда не пользовался моим расположением....

- нс, повторил мистер Мертон. - Страшно подумать на него.... член Общества охотников.... Зять добрейшого старика сквайра Гэрна. Нет ли в Барфорде других лиц, имена которых оканчиваются на нс?

- Там есть Джэксон, Гиггинсон, Бленкинсон, Дэвис и Джонс. Кузен! меня поражает одна вещь: каким образом мистер Гиггинс знал об этом и рассказал мистеру Дэвису во вторник, тогда как убийство совершилось в воскресенье?

Не считаю за нужное распространяться о последующем. Любопытные могут заглянуть в "Жизнеописания знаменитых разбойников", где увидят, что имя Гиггинса занимает между этими лицами почетнейшее место, как имя Клод-Дюваля. Муж Кэтти Гэрн собирал свои доходы на большой дороге, - но, встретив неудачу в двух-трех предприятиях, и, услышав преувеличенные рассказы о несметных богатствах старушки в Бате, он перешел от грабежа к убийству, и за последнее преступление был повешен в Дерби, в 1775 году.

Надобно сказать, однакож, что он был добрым мужем. Его жена наняла квартиру в Дерби, чтоб быть при нем в последния, самые страшные минуты его жизни. Её старый отец ходил с ней повсюду, кроме тюрьмы её мужа, и сокрушал её сердце постоянным раскаянием, что способствовал ей выйти замуж за человека, которого вовсе не знал. Он отказался от правь и преимуществ сквайра в пользу своего сына Натаниеля. Натаниель благоденствовал; безпомощный, безразсудный отец был для него лишним существом; но, для овдовевшей дочери, полоумный и любящий отец был всем: он был её покровителем, её другом, - верным и преданным спутником в жизни. Только от одного он отклонялся: от принятия обязанности быть её советником. - Печально покачивая головой, он говорил:

- Ах, Кетти, Кетти! еслиб и имел настолько ума, чтоб присоветовать тебе что нибудь доброе, ты бы не жила в Брюсселе изгнанницей, нескрывалась-бы от взглядов каждого англичанина, воображая, что всем известна твоя история.

Месяц тому назад, я видел Белый Дом; он отдается в наем, может статься, в двадцатый раз после того, как его занимал мистер Гиггинс; но все еще, в Барфорде идет предание, что в этом доме жил разбойник, и что награбленные им богатства спрятаны в какой-то потаенной комнате, а в какой именно части дома - никому неизвестно.

Не желаете ли вы занять этот дом и отыскать таинственную комнату? Я могу дать точные указания всякому, кто только пожелает.